Сверхдержава - Андрей Плеханов

— Это очень серьезно. — Лицо Давиды помрачнело. — Если хочешь знать, это самая большая наша неприятность. И если мы ничего не предпримем, все население страны может вымереть за год. Это просто адская напасть! Похуже бубонной чумы. Смотри!

Он открыл кейс, протянул Николаю прозрачную папку. В папке содержались цветные фотографии и листочки с данными. На каждом листочке стояла печать «Совершенно секретно». Люди на фотографиях лежали на кроватях. Их голые тела были чудовищно раздуты, неестественно красная кожа лопалась, из трещин сочилась сукровица. Лица напоминали резиновые подушки со щелочками заплывших, невидящих глаз.

— Смертность — сто процентов, — сухо сообщил Жуков. — Не выживает никто. Заразность — процентов восемьдесят в течение суток. Передается воздушно-капельным путем, как грипп. Мне кажется, что это и есть мутация какого-нибудь простудного вируса. Причем мутация смертельная. Это бич Божий. Цифры посмотри.

Цифры были пугающими. Четверть населения маленьких городков одной из сибирских областей уже вымерла. И — что самое ужасное — появлялись случаи заболевания в больших городах Сибири.

— Вот так, — сказал Жуков. — Самое ужасное — это вирулентность. В смысле — заразность. Персонал ходит в герметичных костюмах. Больных свозят в особые зоны. Но эпидемия все равно распространяется со страшной скоростью. Вся надежда на Эдика. Долго он копается. Быстрее надо.

— Какого Эдика?

— Ступин. Эдуард Ступин. Забыл про такого? Он сейчас глава специнститута. Не скажу какого. В общем, они вакцину делают. Как только сделают, сразу начнем прививать. Все население России.

— И меня, что ли?

— А ты как думал? Тебя — в первую очередь. Твоя жизнь бесценна для страны!

— Нельзя так… Непроверенная вакцина… У меня аллергия. Стопроцентный отвод от всяких прививок. Я сдохну сразу. Нет, я отказываюсь.

— Эдик плохих вакцин не делает! — наставительно произнес Давила. — Куда ты денешься? Мы тебе сдохнуть не дадим!

Путь впереди, видимо, расчистили, потому что БТРы отъехали назад. Машина резко рванула вперед — так, что Краев стукнулся затылком о подголовник.

— Домой! — радостно сказал Давила. — Домой едем! На базу.

Рихард Шрайнер шел по ночной Москве. Улица была на удивление пустынной. Всего лишь одиннадцать часов вечера, большой проспект, лето — и вот тебе: ни веселящегося народа, ни призывных огней казино, ни разноцветных бабочек-бабеночек сомнительного поведения. Даже магазины и те закрыты. Конечно, дисциплинированные русские уже спят — им завтра на работу. Но где же разрекламированные в туристических проспектах шикарные места отдыха для иностранцев? Иностранцы еще не стали такими правильными, как русские. Пока не стали. Иностранцам нужно выпить, хорошо пожрать на ночь, проиграть положенное количество денег в рулетку. Или хотя бы посидеть за стойкой бара, потрепаться с подвернувшимися под руку соотечественниками.

Раньше все так и было. Но теперь, очевидно, Москва перестала быть туристической меккой. Теперь это был скорее деловой центр России. Мозговой центр. А зоны отдыха для иностранцев были вынесены далеко в экзотическую Сибирь. Туда и ехали в основном иностранные туристы. Не мешали жить обычным русским своей агрессивностью и чуждым образом мыслей.

И все равно Шрайнер наслаждался. Он был счастлив тем, что идет по Москве, вдыхает удивительно вкусный для огромного города ночной воздух, смотрит на русские дома, по которым так соскучился. Знакомые дома. Милые дома, милые тополя, милые клумбы с настурциями и бархотками. Боже, как он по ним соскучился…

А больше всего он был доволен тем обстоятельством, что сумел избавиться от «хвоста». Может быть, Таня была приятной девушкой. Может быть. Да нет, что там говорить, Таня была просто замечательной девушкой. Только разговор с ней отнимал у Рихарда все душевные силы. Как-то ему приходилось общаться с парочкой австралийских аборигенов. Ей-богу, с ними было легче. Их привезли в Германию на какой-то фестиваль. Аборигены, само собой, имели мозговой сдвиг на почве национальных особенностей, к тому же статус недавних дикарей обязывал подчеркивать их это свое отличие от нормальных людей в каждой фразе. Аборигены усердно старались выглядеть ненормальными, носили набедренные повязки поверх пестрых женских лосин, трясли кольцами, воткнутыми в разнообразные части тела, грозно вспоминали каких-то богов и духов. Даже заявили, что прямо здесь, в баре, нужно устроить ритуальный костер и высушить на нем голову бармена. Голову предполагалось забрать на память и носить на веревочке. Бармен очень веселился. До костра дело не дошло — ограничились несколькими бутылками виски, после чего Рихард стал называть аборигенов на немецкий манер Гансом и Фрицем. Один из них, как выяснилось, даже имел среднее образование. Второй имел высшее.

С русскими было сложнее. В ушах у них торчали не кольца, а наушники. И Шрайнер ни черта не понимал их, хотя и прилагал к этому титанические усилия.

Шрайнер вдруг остановился. В сознании его отпечаталось что-то красное, извивающееся, светящееся, заставляющее подпрыгнуть печень в ожидании радостного удара. Стоп… Ага!

Шрайнер лихо развернулся и пошел назад. Где это? Где? Неужели это был мираж? Игра подсохшего воображения, заветренного, как кусок позавчерашней говядины?

Вот оно! Красные неоновые буквы светились где-то на уровне его паха — над лестницей, уходящей в подвал. Совсем небольшая вывеска — не манящий призыв для всех, скорее знак для своих. Для немногих оставшихся несовершенных.

«АЗОН», — значилось на вывеске.

Шрайнер, не веря глазам, скатился в подвал по крутым ступенькам. Он задыхался. Он боялся, что счастье, как всегда, ускользнет.

Он распахнул дверь, и голова его закружилась от изумительных ароматов табачного дыма и испарившегося алкоголя. На полках стояли бутылки с разноцветными наклейками, отражались в зеркале, нахально удваивая свое количество. Бокалы висели вниз головой над стойкой бара, как прозрачные летучие мыши, уцепившись тонкими ножками за вырезы в деревянной доске. Бармен меланхолично протирал полотенцем фужер. Три человека сидели за столиками — каждый по отдельности. Тихо играл древний Чарли Паркер. И еще: в баре не было ни одного телевизора.

«АЗОН». Алкогольная зона. Шрайнер добрался-таки до своего Иерусалима.

Тросточка громко цокала по деревянным доскам. Шрайнер шел к стойке, и каблуки его выбивали хромой чечеточный ритм. Чарли Паркер выводил на трубе джазовую импровизацию.

— Мне. Водки. Две порции. — В голосе Шрайнера сдержанно ликовала абстиненция. Восклицательные знаки пытались вырваться на свободу, но застревали между зубами.

— Командировочное, — бросил бармен, лелея свою фужерную меланхолию.

— Что?

— Командировочное давайте. Удостоверение.

— Какое?

— Какое положено.