Семья Эглетьер. Книга 2. Голод львят - Анри Труайя

— Тетя Маду какая-то странная, — сказала Франсуаза, — не такая веселая, как обычно…

— Почему ты считаешь, что она должна быть веселой?

— Не знаю… Уже оттого, что она видит, как я счастлива, она должна была бы…

— Тетя Маду очаровательная провинциальная чудачка. Без своего интерьера, безделушек, привычек она уже и не знает, чем жить. Все то время, что ты ее принимала, у нее было одно единственное желание — вернуться в Тук!

— Если бы ты знал ее раньше…

— Когда раньше?

— Не знаю… Раньше… Два года назад, даже меньше… На нас с ней, бывало, находили припадки безудержного смеха!..

Франсуаза села на подлокотник кресла.

— Ну, вот видишь, что надо ловить на лету любой радостный случай, который представится! — прошептал Александр. — То, что упустишь, уже никогда не вернешь!..

— Зачем ты мне это говоришь?

— Ради нашего будущего.

— Оно тебя беспокоит?

— Нисколько! Знаешь, кого я встретил, выходя после занятий? Креспена, того типа, с которым я хотел издавать журнал. Мы пошли выпили по стаканчику.

— И поэтому ты пришел в девять часов?

— Да.

— Ты мог хотя бы сказать, извиниться… Мы с Мадлен тебя ждали…

Он сделал удивленное лицо. Наморщил лоб. Ей очень нравилось это выражение, делавшее его старше.

— Верно! — пробормотал он. — Я об этом даже не подумал. Хорошо, но ты же не собираешься устраивать из этого драму? Ты была здесь со своей тетей. У вас уйма всего, о чем вы могли бы поговорить. В восемь обед или в девять, что это меняет?

Франсуаза хотела ответить, но не нашла аргументов. Он был прав; наверно, он всегда прав с ней.

— Креспен опять говорил со мной о своей идее основать журнал, — продолжал Александр. — У него есть кредиторы, которые готовы для начала вложить большие деньги. Я в очередной раз отсоветовал ему пускаться в эту авантюру.

— Почему?

— В наше время журнал — это вчерашний день!

— А если он все-таки его организует, он возьмет тебя в качестве сотрудника?

— Он-то хотел бы, да я не пойду. У меня совершенно нет желания обременять себя новой работой! Мне хочется сохранить время для жизни…

Он вскинул голову. Сидя на подлокотнике кресла, Франсуаза возвышалась над ним. Это была какая-то необычная, странная ситуация: роли поменялись. Она прочитала в его глазах влечение к праздности, доведенное до крайности. Такая беспечность несколько беспокоила ее. Однако и в этом он тоже был прав. За три дня, пока она была его женой, Франсуаза уже не узнавала себя. Аббат Ришо во время исповеди (это испытание очень пугало ее!) напомнил ей, что в жизни нет большего греха, чем утрата надежды. После отпущения грехов она ощутила себя целиком обновленной, полной сил, в согласии с миром и с Богом. Но теперь она о Боге уже не думала. Или, скорее, Бог для нее слился с жизнью. Стремления, убеждения, вера влекли ее в неодолимом порыве к человеку, которого она выбрала. Он стал ее религией, он заключал в себе все тайны. Верить в Бога теперь означало для нее говорить «да» Александру. Она склонилась над его таким невероятно реальным лицом и зажмурила глаза. Две руки обхватили ее. Она была уже только субстанцией, существующей для того, чтобы принадлежать и получать в ответ удовольствие. Он поднял ее и понес на кровать. Она погасила лампу у изголовья. Он снова ее включил. Она приняла этот свет. И все то, что он так желал.

Шесть часов вечера. Правая рука у Франсуазы онемела от усталости. Она положила валик на банку с краской. Оставалось покрасить плинтусы, большой стенной шкаф, дверь… Ей хотелось сегодня вечером все закончить. Это было бы возможно, если Александр не придет слишком рано. Но с ним как узнаешь?.. За два месяца супружеской жизни ей так и не удалось привить ему понятие точности. Он уходил, возвращался, снова исчезал по воле своей фантазии. Чем больше она настаивала на пунктуальности, тем чаще он ошибался во времени. Стоило Франсуазе выразить недовольство, как Александр, смеясь, называл ее мещаночкой. По правде говоря, она была вынуждена признать, что не права, придавая значение таким смешным условностям, как обед или ужин. Главное, не пытаться установить у них в семье такие же порядки, какие были в ее родительском доме. Отец у нее человек деловой, точный, прямой, основательный, в то время как муж — мыслитель, поэт, представитель богемы. «Никогда об этом не забывать! Никогда против этого не бороться! Он — личность! Если кто и должен измениться, так это я, а не он!» Чтобы округлить семейный доход, она с недавних пор стала брать на дом перепечатку на машинке. В фирме «Топ-Копи» платили ей неважно, но заказы обещали постоянные. А занятия в Институте восточных языков оставляли достаточно времени, чтобы справляться с дополнительной нагрузкой. Условились, что она перейдет в группу госпожи Шуйской. Франсуаза жалела, что больше не занимается у Александра. Он такой прекрасный преподаватель! Все студентки были им очарованы. Однако она не ревновала. Напротив, она оттого еще больше им восхищалась. Прилив любви размягчил ее. «Когда он вернется и увидит мою работу — будет в восторге!»

Франсуаза отступила на несколько шагов, чтобы оценить все в целом. Чудесным образом схваченные солнечные лучи бросали на стены свое тусклое золото. Эффект станет еще ярче, когда комната будет убрана. Сейчас пол был устлан перепачканными краской газетами. Водруженная на пустом пространстве в центре мебель напоминала какой-то отвесный риф. Зеркало было наискосок прислонено к стулу. Она посмотрела в него и увидела замарашку. На голове косынка и желтый шрам через всю щеку. Ей стало смешно от собственного делового, безумного и чуть свирепого вида, и она тотчас решила взяться за большой стенной шкаф. Она уже вынула из него почти все содержимое. Оставалась только кипа бумаг на верхней полке, до которой было трудно добраться.

Франсуаза встала на табурет, протянула руку, вытащила пачку пыльных бумаг и в беспорядке положила их на стол. Бумаги тут же рассыпались. Ее взгляд рассеянно скользнул по этим разрозненным страницам и задержался на письме, к которому была приколота фотография ребенка. «Но это же Александр!» Она увидела его глаза, подбородок, улыбку. Ему, наверно, здесь самое большее лет десять. Растрогавшись, она подошла к лампе на витой ноге, чтобы получше его рассмотреть. Письмо висело у нее между пальцами под маленькой глянцевой фотографией. Белая линованная бумага, мелкий почерк. Слова, которые Франсуаза машинально прочитала, привлекли ее внимание: «…Я все еще не получила от тебя февральских денег… В самом деле, Александр, это переходит уже все границы… Как, по-твоему, я буду выкручиваться, если ты мне не помогаешь? Посылаю тебе последнюю фотографию твоего сына… Он второй в классе по орфографии и третий по арифметике… Вкладываю в письмо листок с его отметками за триместр… Все же надо, чтобы ты имел представление… Если ты не делаешь это ради меня, сделай ради него… Наш малыш Николя имеет право…»