SPQR V. Сатурналии - Джон Мэддокс Робертс

Повсюду люди кидали кости на складные столы, подножия памятников или просто на мостовые. Во время Сатурналий разрешено открыто играть в азартные игры. Весь остальной год можно заключать пари только в цирках.

Вечер начал сходить на нет, и факелы стали гореть неярко, дымить и мерцать. После этого только самые твердолобые игроки остались за столами, бросая кости и бабки при свете сатурнальских свечей.

Когда приблизилась полночь, люди потянулись к своим домам, чтобы отдохнуть перед еще более грандиозной пирушкой следующего дня. Я довел Юлию до дверей огромного дома Цезаря на Форуме – особняка верховного понтифика, примыкающего к Дому весталок. У дверей нас встретила грозная Аурелия, которую в кои-то веки обычай вынудил не бранить меня. Мы с Юлией пообещали друг другу встретиться на следующий день, но не осмелились даже обменяться поцелуями, пока за нами наблюдала ее бабушка. Аурелия была вполне способна натравить на меня своих рабов с палками и кнутами.

По дороге домой я совсем не чувствовал усталости, несмотря на все выпитое вино и поглощенную еду. Пока я шел через быстро пустеющий Форум, полный густого дыма от догорающих жаровен, меня поразило, насколько это странное время. Несколько игроков сидели на корточках над своими свечами, словно подземные духи, мучающие какого-нибудь несчастного смертного, которому боги назначили особое наказание. Очертания величественных зданий стали мягкими и размытыми, скорее похожими на нечто, воплощенное волей Юпитера, чем на работу человеческих рук. То был Форум, каким мы видим его во снах.

Высоко на склоне Капитолия, сразу под храмом Юпитера Лучшего Величайшего, я мог разглядеть темную, грозную Тарпейскую скалу, с которой сбрасывали навстречу гибели предателей и убийц. Безумное веселье, царившее ранним вечером, превратилось в зловещее уныние.

Вот с такими мыслями я шагал по узким извилистым улочкам к своему дому, отвечая на приветствия и добрые пожелания покачивающихся пьяных, перешагивая через тела тех, кто слишком налегал на выпивку и не добрался до своих дверей. От мыслей о мраке и демонах я неизбежно перешел к мыслям о ведьмах. Чем они занимаются этой ночью на Ватиканском поле?

Я сам впустил себя в дом, поскольку мои рабы не собирались отвечать на стук в дверь, отправился в спальню и, в конце концов, избавился от тоги, из-за которой у меня весь вечер потела рука. Начал раздеваться, чтобы лечь в постель, но потом остановился, сел на край кровати и задумался. Мне совершенно не хотелось спать. Если я лягу, то лишь для того, чтобы таращиться в потолок, пока не встанет солнце. И с этим ничего нельзя было поделать. Я пробыл в Риме три дня, ведя себя осторожно, пытаясь не раскрываться и ограничить свое расследование беседами с людьми. Это просто неестественно. Я не мог выбросить из головы стриг и их завораживающие ритуалы за городскими стенами. Хватит с меня осмотрительности и осторожности! Пора сделать что-нибудь глупое, опасное и самоубийственное!

Я встал, снял сандалии и надел пару охотничьих сапог, туго зашнуровав их над лодыжками. Сменив тогу сенатора на другую, темно-синюю, набросил темный плащ с капюшоном, прикрывающий меня до колен. У меня не было шлема-невидимки, но, может, сойдет и это. Я снова взял кинжал и цестус и подумал, не прицепить ли к поясу меч. Нет, это было бы уже чересчур. Дни, когда я воевал в Испании, где шла гражданская война, научили меня тому, что в разведке на вражеской территории пара быстрых ног – более надежная защита, чем любое оружие.

Несколько минут спустя я снова очутился на улице и поспешил к реке так быстро, как только позволял неверный свет. Из моего дома быстрее всего попасть на другой берег можно было, обогнув северный край скотного рынка и пройдя по мосту Эмилия. Этот путь в город редко перекрывали на ночь, потому что фермеры из округи всю ночь гнали свои повозки в Рим, чтобы поучаствовать в утренних рынках. Ворота моста закрывались лишь в крайних случаях. По легенде, когда-то понадобился всего один римский герой, чтобы защитить этот мост.

Едва перейдя через реку, я очутился на Аврелиевой дороге, в местности, которая была частью древней Тускии. Меня беспокоил шум поскрипывающих фермерских повозок, поэтому, чтобы убраться от них, я свернул на боковую дорогу, ведущую на север. Вскоре до меня уже доносилось только редкое уханье совы, потому что погода была слишком прохладной, чтобы жужжало множество насекомых.

Ватиканское поле очень большое, и я начал чувствовать себя довольно глупо из-за того, что последовал своему порыву. Как я собираюсь найти нескольких празднующих ведьм на этой обширной плодородной земле? И все-таки было спокойно и довольно приятно идти под мягким светом луны по такой цивилизованной римской дороге – всего лишь сельской дорожке, но все-таки мощеной. В воздухе славно пахло свежевскопанной землей, потому что пришла пора зимнего сева. Здесь и там виднелись гермы, большинство из них – старого образца: квадратная колонна, увенчанная бюстом благожелательного бородатого мужчины, а посередине колонны – торчащий фаллос, чтобы даровать земле плодородие и отогнать злых духов. Возле дороги стояли красивые семейные гробницы, потому что мертвых нельзя хоронить в пределах стен старого Города.

То было лицо природы, которую любим мы, римляне: природы укрощенной и подчиненной целям плодородия или религии. Мы всегда предпочитаем возделанные поля пустыне, плоскую пахотную землю – холмам и горам, сады – лесам. Дикая природа нас не привлекает. Пасторальные поэты поют хвалы природе, но их мечтательные идиллии на самом деле говорят о прирученной природе, с нимфами и пастушками, резвящимися среди шерстистых ягнят, миртовых рощ и величественных тополей. Только галлы и германцы любят настоящую дикую природу.

Я решил махнуть рукой на свою миссию и просто наслаждаться красивой, благоухающей ночью, так близко от города, однако так далеко от его толп и суеты. А потом вдруг у меня похолодела спина – я услышал таинственный вопль малой ушастой совы и вспомнил, что этих сов называют тем же словом, что и ведьм: «стрига».

Пусть этруски занимаются внутренностями животных. Мы, римляне, знаем, что самые могущественные знамения являют молнии, гром и птицы. Я не суеверен, но мой скептицизм слабеет ночью и возвращается при свете дня.

Звук раздался слева от меня, и я шел до тех пор, пока не наткнулся на тропу, идущую в том направлении, не мощеную, зато хорошо утоптанную: эта земляная дорожка была настолько старой, что почти вся сделалась на два-три фута ниже окружающих полей. Требуется много, очень много поколений, чтобы ноги – босые или обутые в сандалии – утрамбовали тропу до такой глубины, ведь для фермерских повозок на ней не хватило бы места. Наверное, тропа появилась здесь задолго до Ромула, может, даже раньше этрусков, в ту пору, когда наши земли населяли только коренные жители.

Дорожка вела меня через возделанные поля прочь от дороги, прочь от гробниц и герм. Земля становилась более неровной, с кучами камней, наваленными там, где их вывернул плуг. Только некоторые груды как будто свалили через более равные промежутки, чем другие, а кое-где виднелись одиночные, похожие на торчащий из земли огромный кинжал камни – такие встречаются на некоторых островах и в более отдаленных частях империи, где древние народы поклоняются богам с неизвестными нам именами. Я и не думал, что нечто подобное можно найти так близко от Города. Но, с другой стороны, подумалось мне, может, я позволяю лунному свету и воображению меня обманывать. Может, это всего лишь большие камни, слишком огромные для того, чтобы пахарь смог оттащить их, и вместо этого он поставил их торчком, чтобы они занимали меньше земли.