Золотой век Испанской империи - Хью Томас

С возвращения Кортеса не прошло и двух недель, как наметился новый кризис, касавшийся его лично. Он выразился в прибытии в Веракрус Луиса Понсе де Леона с проверкой его деятельности – ресиденсией. Обычно подобные процедуры предпринимались для администраторов, уходящих в отставку. Связанный узами отдаленного родства с одноименной знаменитой севильской фамилией, этот чиновник был молод и имел репутацию чрезвычайно честного человека. Назначенный хуэс де ресиденсиа Кортеса в ноябре 1525 года, он отплыл в Новую Испанию в феврале следующего года вместе с флотилией в двадцать два корабля. Согласно Петру Мартиру, ему было поручено, если он найдет Кортеса живым, «засыпать его комплиментами и постараться пробудить в нем истинно верноподданнические чувства»{247}. Два месяца он ждал в Санто-Доминго корабля, который бы доставил его в Новую Испанию. Когда он прибыл в Веракрус, то узнал, что Кортес был там буквально несколько дней назад.

Понсе де Леон поспешно двинулся в Мехико-Теночтитлан. По дороге, в Истапалапе, в его честь устроили банкет, на котором ему были предложены подарки, от которых он отказался, и бланманже, которое он съел. Затем они с Кортесом встретились в Мехико, в монастыре Сан-Франсиско, в присутствии Эстрады, Альборноса и большей части городского совета. Ресиденсия Кортеса была объявлена 4 июля. В теории это означало, что с этого момента вся исполнительная власть переходит к инспектору. Кортес, который всегда старался действовать корректно, и к тому же еще не забывший собственного юридического образования, приготовился передать Понсе бразды власти и вручить вару – символический жезл, атрибут его должности.

Однако Понсе был болен – предположительно из-за бланманже, которого он поел в Истапалапе. Он, должно быть, был первым человеком в истории, умершим из-за съеденного бланманже – ибо он сам и несколько его спутников 20 июля заболели, и было много таких, кто обвинял Кортеса в том, что тот их отравил. Доминиканец фрай Томас Ортис был первым в XVI столетии, кто распространил этот слух, хотя сам он с двенадцатью соратниками прибыл в Новую Испанию лишь 2 июля.

Прежде чем умереть, Понсе передал свои полномочия сопровождавшему его пожилому юристу Маркосу де Агиляру и вручил ему вару как символ должности. Агиляр, уроженец красивого римского города Эсиха, что между Севильей и Кордовой, появился в Индиях в 1509 году. Он стал главным магистратом в Санто-Доминго и всегда поддерживал семью Колумба, за каковую неблагоразумную преданность в 1515 году был ненадолго заключен в тюрьму. Он продолжал государственную службу в качестве алькальде майор, но затем по высочайшему повелению был снят с должности как «persona escandalosa». Что это могло означать? Гомосексуальность? Скорее всего нет, поскольку у него имелся незаконнорожденный сын Кристобаль от туземной женщины{248}. Жить с туземной женщиной скандалом не считалось – почти у каждого была по меньшей мере одна такая связь. Пьянство? Но в те времена в этом тоже не было ничего скандального!

Как бы там ни было, он принял титул хустисиа майор Мехико, и на протяжении девяти месяцев осуществлял управление, хотя ничего не знал о Мехико, и к тому же был настолько тяжело болен, что его приходилось кормить с ложки{249}. Кортес держался с ним холодно, но учтиво. Агиляр, со своей стороны, принялся готовиться к ресиденсии Кортеса: собирать свидетелей, составлять опросные листы и встречные опросные листы, нанимать нотариусов, которые, как следовало надеяться, запишут все, что будет поведано вышедшими в отставку воинами, с легкостью и изяществом. Это продолжалось несколько лет.

Среди тех, кто собирался стать свидетелем, был Херонимо де Агиляр, кузен верховного судьи и деятельный сторонник Кортеса еще с тех пор, как он переводил для него с испанского на язык майя, оставляя дальнейший перевод с майя на науатль индеанке Марине.

Однако затем в дело снова вмешалась смерть. В марте 1527 года лисенсиадо Маркос де Агиляр последовал за своим предшественником в могилу. Это была уже четвертая внезапная смерть, случившаяся рядом с Кортесом (предыдущими были его жена, Гарай и Понсе), и обвинения в том, что он каким-то образом к этому причастен, становились все более многочисленными{250}.

Своим преемником в качестве justicia mayor Агиляр назвал Эстраду. Однако городской совет назначил тому в помощники решительного Гонсало де Сандоваля, одного из офицеров Кортеса, и этот офицер поселился в апартаментах justicia mayor на несколько месяцев, пока Эстрада не получил из Испании подтверждение, что ему надлежит править Новой Испанией в одиночку. Однако Сандовалю не позволялось самому браться за ресиденсию Кортеса, которая откладывалась sine die[45].

Несмотря на эту уступку, Кортес начинал видеть, что его оттесняют на второй план в вопросе управления владениями, которые он завоевал. Судя по всему, он так и не оправился после лишений, перенесенных во время путешествия в Иберас. Особенно неприятным испытанием для него было назначение в ноябре 1525 года придворного Нуньо де Гусмана губернатором Пануко.

Сын Эрнандо Бельтрана де Гусмана из Гуадалахары, главного магистрата инквизиции, Нуньо де Гусман казался типичным представителем старой испанской бюрократии. Хуан, старший брат Нуньо, был францисканцем, который позже едва не отправился в Новую Испанию в качестве генерального комиссара ордена. Его младшего брата звали Гомес Суарес де Фигероа, он был придворным и служил императору в Италии. Гомесу предстояло на долгие годы стать выдающимся послом в Генуе, и в качестве такового часто иметь дела с тамошними банкирами, заключая контракты от имени Карла. Это он перевез в Испанию на кораблях несколько великолепных полотен Тициана в качестве подарка Карлу от герцога Феррары.

Нуньо де Гусман отплыл из Испании в мае 1526 года на двух кораблях и галеоне, взяв с собой тридцать слуг, портного, аптекаря, врача, дворецкого и нескольких конюхов. Однако ему пришлось на несколько месяцев задержаться в Санто-Доминго из-за болезни; затем он отправился на Кубу (которую тогда еще называли Фернандина), где его родственник Гонсало де Гусман наговорил ему про Кортеса немало ядовитых слов{251}. В августе Нуньо наконец отплыл с Кубы в Пануко, где вселился в наскоро реконструированный дворец в главном городе провинции, который местные испанские резиденты по-прежнему продолжали называть Витория Гарайяна. Почти сразу же у него начались сложности с колонистами.

В те дни в Новый Свет прибывали люди изо всех областей Испании, в особенности в Новую Испанию. «Иностранцам», то есть некастильцам, был разрешен въезд с 1526-го по 1538 год, что означало, что все жители обширного королевства Арагон имели позволение искать приключений в этих краях. Евреи, мавры, цыгане и еретики теоретически не допускались, но в те годы было проще простого обойти правила, и вот мы видим множество въезжающих в Новый Свет новообращенных христиан. Сюда прибывали, наверное, от 1000 до 2000 иммигрантов в год – разумеется, больше мужчин, чем женщин{252}.