Рандеву для трех сестер - Вера Колочкова

– Да бог с тобой! – резко-сердито перебила его Инга. – Никаких обид! Еще чего не хватало!

– Ну да. Я понимаю, конечно. Обиды – удел слабых женщин. Ты это хотела сказать?

– А ты женат, Севка?

– Нет. Сейчас нет.

– А был женат?

– Был. Но это не считается…

– Как это – не считается? Фиктивно, что ли?

– Ну да. Если можно так все это назвать. Пусть будет фиктивно. Просто выхода тогда другого не виделось. Но, к счастью, недолго вся эта фикция меня мучила. Два года всего. А потом больше и не удосужился как-то. Сначала совсем не до того было, потом боялся – опять свяжут по рукам и ногам, а теперь и вообще сомневаюсь, нужно ли мне это…

– В каком смысле? – испуганно вытаращила на него глаза Инга.

– Нет, я не голубой. Я совершенно нормальный мужик, – усмехнулся, взглянув на нее, Севка. – И даже завидный жених, говорят. А только не получается у меня с бабами. Ну, не в смысле секса, а в смысле души…

– А… понятно. А то уж я испугалась. Черт его разберет, вашего брата стилиста…

Они снова замолчали, уставившись в темноту и слушая шорох припустившего дождя, потом вздрогнули оба от сердитого, прозвучавшего за спиной Надиного голоса:

– Инга! Ну что это, в самом деле? Там все уже за стол сели, тебя потеряли! С кем ты тут?

– Это Сева Вольский, Надя. Мой одноклассник. Помнишь?

– Ну как же, как же… Какими судьбами к нам, Сева?

– Да как все собравшиеся, собственно… – растерянно улыбнулся и пожал плечами Сева. – Отца вашего помянуть… А что?

– Да нет, ничего. Странно просто. Ну, что же вы, проходите в дом…

За столом их рассадили в разные стороны. Инга выпила положенную поминальную рюмку водки, откусила кусок пирога, принялась жевать вяло, не чувствуя вкуса. Кто-то периодически вставал, говорил что-то тихо и проникновенно – она ничего не слышала. Казалось, последние силы вот-вот уйдут из нее, глаза сами по себе закроются, и она упадет головой прямо в свою тарелку – вот нехорошо получится…

– Инга, вам плохо? – прошелестел около уха участливый голос ее соседки по столу, той самой Любы, что подошла к ним на кладбище. – Давайте я вам валерьяночки накапаю. У меня вот тут, с собой…

– Нет, не надо валерьяночки. Спасибо, Люба. Сейчас пройдет. Просто голова закружилась. Если я вдруг падать начну, вы меня подхватите, ладно? А то стыдно…

– Подхвачу, конечно. А лучше – поешьте. Не хочется, а вы все равно ешьте.

– Хорошо, попробую…

– Инга, а с кем вы сейчас на террасе разговаривали? Мужчина такой… видный. Лицо знакомое, а вспомнить не могу, где я его видела…

– Это одноклассник мой, Сева Вольский. Здесь и видели, наверное.

– Нет, здесь я его видеть не могла. Я тридцать лет назад из этого города уехала. Но точно, точно видела…

– Так он стилист известный. В Москве сейчас живет. Может, в журналах каких гламурных…

– Точно! Ну конечно же, как я сразу не догадалась! Всеволод Вольский, точно он… Мне же Борис про него рассказывал! И все время его в пример приводил – тоже, мол, человек с нуля начал… Все уши мне прожужжал про этого Всеволода Вольского…

– Не поняла… А что ваш Борис… он кто по профессии?

– Ой, даже не знаю, как сказать… У нас это больная тема, знаете ли. Говорить про это – опять себе сердце рвать.

– А что такое? Он чем-то неприличным занимается, ваш Борис? – сочувственно спросила Инга. – Вы извините, конечно, что я так настойчива, просто интересно очень. Брат все-таки.

– Ну, как вам сказать… Не совсем уж это и неприличное увлечение, конечно… Но я считаю, настоящего мужчины не очень достойное. Он, знаете ли, всегда парикмахерскими ножницами баловался. С детства всех друзей-подружек стриг. И неплохо так… К нему даже очередь из желающих выстраивалась…

– Не может быть… – вытаращилась на нее удивленно Инга. – Ваш Борис – парикмахер?! Но этого просто не может быть… А наш отец… он знал?

– Нет, конечно. Откуда? Да я и сама не собиралась сына на эту дорогу пускать. После школы он у меня как миленький в институт приличный поступил. Тот самый, который ваш отец в свое время закончил. И учился хорошо. Потом работать пошел в закрытую лабораторию, там деньги приличные платили, рост карьерный обещали и все такое прочее… А потом вдруг взял и уволился оттуда! Ни с того ни с сего! Я даже и не знала ничего. Пришел как-то домой, заявил мне – новую жизнь начинаю. Хочу, говорит, делать то, что всегда хотел. Я – в слезы! Как этого можно хотеть, говорю, людям волосы стричь… Всю жизнь их стричь, стричь…

– А он? Он что вам ответил?

– Да ничего не ответил. Усмехнулся только и посмотрел так… Знаете, он очень на своего отца похож. Тоже умеет так посмотреть, что больше и не поспоришь. И характер у него такой же. Сказал – сделал. И все тут. Хоть головой о стенку разбейся, а все равно по его будет.

– Так… Вот, значит, как… Значит, у нашего отца сын – цирюльник… – тихо пробормотала Инга. – Ничего себе…

– Так и я ему то же самое говорю, Инночка! А толку? Недавно начала такой разговор, а он мне журнал со статьей про Всеволода Вольского… Прямо звезда он у него, этот Всеволод! И талантливый, и предприимчивый, и нашел применение таланту в материальной плоскости… Интересно, он понял хоть, что этот самый Всеволод за одним столом с ним сидит? Надо ему сказать…

– Скажите, конечно. Обязательно скажите. А он женат, ваш Борис?

– Ой, да с женитьбой у него трагедия, – вяло махнула рукой Люба. – Пришлось, знаете, на этот алтарь и любовь свою положить. Была у него девушка, Света. Хорошая такая, мне нравилась. Я думала, дело к свадьбе идет, а тут такое… Они вместе в институте учились, она умненькая, из очень хорошей семьи. Ну а когда Боря из лаборатории ушел и в парикмахеры подался, она его не поняла. Не захотела быть женой парикмахера. Хочу, говорит, мужчину настоящего рядом с собой видеть. Да и перед родителями неудобно, говорит…

– Ну и дура…

– Ну почему – дура? Как раз и не дура. Я ее понимаю…

– Просто не любила, значит. Любишь ведь человека, а не парикмахера.

– Не знаю, не знаю… Я вот в вашего отца влюбилась именно в такого – в сильного, обаятельного, волевого… А будь он, к примеру, цирюльником, как вы говорите, – и не посмотрела бы даже в его сторону. И не из снобизма, не думайте. Какой уж там снобизм – я вообще в очень простой семье выросла. Только я его таким вот любила – впереди идущим. Для других недосягаемым. И никакой цирюльник, даже самый на свете талантливый, никогда не сможет так на человека посмотреть, чтоб он пошел за ним преданно, назад не оглядываясь. И чтоб помнил всю жизнь и жил только памятью этой. Так я никем заменить и не смогла отца вашего…

Люба заплакала тихо, засуетилась в поисках платочка. Какой-то незнакомый Инге пожилой мужчина снова встал, снова говорил что-то проникновенным голосом, обращаясь непосредственно к ним – к Вере, к Наде, к ней. Она слушала вполуха слова запоздалой ее отцу благодарности, кивала старательно, держа на весу рюмку с водкой. Потом выпила, как положено. Потом Надя что-то говорила, потом Верочка… А до Инги очередь не дошла. Да она и не смогла бы ничего сказать, наверное. Чего говорить-то? Не правду же матку резать о том, что не захотел отец до конца свою жизнь доживать, что не поверил им, трем замечательным своим дочерям. Да и Иван Савельич измаялся весь, сидя на другом конце стола и кидая на нее опасливые взгляды. Рыжий старичок угодник. Сволочь медицинская…