Покаянные сны Михаила Афанасьевича - Владимир Колганов

— Вот вы, знатоки узуса и книжного регистра! Вы, претендующие на звание хранителей русского языка!

Попробуйте! Попробуйте написать что-нибудь получше! Да будьте вы так же талантливы, как Куприн, Бунин и Максим Горький, вместе взятые, вам и тогда это будет не по силам. А потому что все нужно пережить. И войну, и морфий, и возвратный тиф… Только тогда удастся рассказать и о загубленной любви, и о стране, и о своей несчастной жизни. А иначе… — тут я запнулся, не зная, что бы еще пообиднее сказать, — а иначе не выйдет ничего, кроме очередной, никому не нужной, бездарной диссертации!

Задние ряды в едином порыве поднялись. Раздались аплодисменты, переросшие в овацию.

— Просим! Просим!

Чего просят, я был не в состоянии понять. Только вежливый жест ученого секретаря разъяснил ситуацию: меня приглашали занять место на трибуне.

Я нерешительно двинулся в направлении докладчика, который от неожиданности происшедшего словно бы проглотил язык, к тому же напрочь потерял способность двигаться. Но вот я сам подошел к нему, и что же вижу? К моему изумлению, докладчиком и в самом деле оказался мой одноклассник по киевской гимназии. Тюря… Тюря… Какая же у него была фамилия? Знакомую личность не могла скрыть даже крашенная перекисью кудлатая борода — продукт поклонения моде середины девятнадцатого века. «Вот ведь свезло!» — чуть было не воскликнул я, но что-то во взгляде одноклассника заставило удержаться от объятий. И еще подозрение возникло. Выходит, и его переместили во времени на несколько десятков лет? В прежние-то годы зарабатывал на жизнь в бульварной газетенке, а теперь вот на передний край науки перекинули. Судя по всему, неплохо здесь устроился.

Я сдержанно произнес:

— Ну, здравствуй, Тюря!

— Убедительно прошу вас не морочить голову, — был его ответ. — Вы, собственно, кто такой?

— Ну как же, Тюря! Неужели ты меня не помнишь? — Честно скажу, я был огорчен столь скверным состоянием его ума. — Это же ты, сидя рядом на передней парте, то и дело меня в задницу щипал. А когда училка реагировала на крик, объяснял ей, что это я с младенчества такой неизлечимый неврастеник.

Дальше было вот что. Докладчик густо покраснел и спрятал за спиною руки. Надо полагать, подальше от греха. Понятное дело, что я поруганный свой зад не собирался предъявлять, да это наверняка оказалось бы излишним. Потому что задние ряды и без того просто уже корчились от смеха. А уважаемый докладчик, сбежав с трибуны, ринулся к дверям, теряя с каждым шагом крашеные волосы из бороды и свой авторитет среди научного сообщества.

Ну вот и нет его, исчез в дверях. Мир твоему словесному праху, неусыпный труженик и организатор литературного процесса! История твоих стенаний не забудет! А знатные бородачи там, на стене, твое отсутствие как-нибудь перенесут.

Ко всему этому надо бы добавить, что положительного отзыва на роман я не получил. Говорят, рукопись где-то затерялась. Нет! Еще раз пережить скитания по редакциям, пьянку с рецензентом, опять выслушивать суждения литературных бонз… Нет, это без меня. Увольте, граждане, увольте!

Осталась последняя надежда — обратиться к олигарху.

Как я попал к олигарху на прием, пусть остается тайной за семью печатями. А то ведь не позавидуешь ему — от просителей да прожектеров еле успевает отбиваться. Скажу только — помогло то, что оба с Украины, и он, и я. Он, конечно, тут уже не первый год, но душа к родным местам не охладела, есть все-таки что-то общее у провинциалов, решивших покорить Москву. Не стану рассказывать и о том, как раздевали догола — в поисках кинжала или микрофона обшарили каждый миллиметр тела, от лодыжек до завитка волос на моем затылке. Слава богу, что догадался накануне принять душ! Да что уж говорить — теперь опять тащиться в баню. В общем, после унизительных процедур и заполнения анкеты взяли подписку о неразглашении — как без этого? — и провели в рабочий кабинет.

Если в обыкновенных людях привлекают нередко глаза, иногда нос, на худой конец, оттопыренные уши, то этот гражданин имел, без сомнения, незаурядную верхнюю губу. Мало того что верхняя губа была впечатляющих размеров и довольно изысканных форм, она весьма удобно, по-домашнему расположилась поверх нижней, время от времени чуть уточняя позицию, дабы приладиться надежнее, и вместе с тем демонстрируя привычное состояние блаженства и уверенности в перспективе своего хозяина. Мне почему-то показалось, что вот-вот, следуя доселе не разгаданной закономерности, из-под нее выскользнет косточка какого-нибудь диковинного плода, элегантные пальчики бережно отринут ее на тщательно подготовленную почву, пройдет мгновение — а что такое мгновение по сравнению с вечностью, как не целая жизнь, — и косточка даст урожай. И можно будет снова вкушать. Вкушать и наслаждаться.

Впрочем, решающей приметой в его внешнем облике была вовсе не какая-то часть лица. И конечно, не тщательно ухоженное, подогнанное под общепринятые образцы солидности и нужных габаритов тело. И даже не румянец, нежный в периоды умиротворения и душевной благодати, но, несомненно, варено-свекольного происхождения за минуту-другую до того, как следовало бы идти на таран. Все это оставалось не более чем предварительным наброском личности, весьма далеким от анализа истинных ее достоинств. Но что там находилось у него внутри, какие страсти бушевали, какие грандиозные проекты прорабатывались, об этом не берусь судить. Просто потому, что прежде надо бы поближе познакомиться, как-то расшевелить его, заставить проявить душевные качества, тщательно скрываемые от своих сограждан. Ох, непростая это задача — понять, как заурядный фарцовщик стал денежным мешком.

Впрочем, особо напрягаться для установления контакта не пришлось, поскольку был у меня в заначке один вопрос, который просто обязан был задеть олигарха за живое.

С этого я и начал. Спрашиваю, даже не успев присесть, от самого порога:

— Как же так? То есть кто же вместо валюты подложил рубли?

— Какие еще рубли? — Вижу, что олигарх хоть и не врубается, но уже слегка задет моим вопросом.

— Да вот ведь, на съезде нашей партии. Илья Борисыч готов был со стыда сгореть, лишь бы не смотреть в глаза униженным и оскорбленным.

— Кому это? — Олигарх уже смущен.

— Будто не знаете?

— Кого?

— Ксению Тимофевну и Петра Иваныча. Даму, кстати, до невероятной степени унизили, то есть растерзали почти что догола.

— Ужас-то какой!

Вижу, что еще чуть-чуть и будет нужный результат. Я продолжаю:

— Мало того, некто весом в полтораста килограммов, получив рубли, от расстройства придавил собой десятый ряд партера.

— Да в чем дело-то? — Он уже почти кричит.

— А в том, что обещали твердую валюту, а на поверку привезли рубли.

— Ничего не знаю, — облегченно вытирает пот. — Сам доллары в коробку из-под соковыжималки положил. Ну не будете же вы требовать, чтобы я еще и вез, и раздавал? У олигархов так не принято.