Леди Роз - Сандра Уорт

– Немудрено сиять, как солнце, если на тебе целая гора золота и драгоценных камней, – поддразнила я. После освобождения отца Урсула не уставала петь графу хвалы. Я приписывала это чувству благодарности, но теперь заподозрила нечто большее. «Увы! – подумала я. – От восхищения до любви один шаг».

– Кроме того, милорд Уорик широк в груди, а Эксетер тощий, как соломинка, – с восторгом промолвила Урсула.

– Как соломинка, завернутая в серую рогожу. Куда ему до украшенного сапфиром и бриллиантами креста коменданта Кале, от которого слепит в глазах… – насмешливо протянула я. Но Урсула, очарованная Уориком, не обратила внимания на мой тон. В этот момент граф как раз проходил мимо нас. Он широко улыбался, отвечая на приветствия толпы, и махал ей рукой. Эксетер кипел от негодования, потому что до Уорика почетный пост коменданта Кале принадлежал именно ему.

Рев толпы привлек мое внимание к тем, кто шел за этой парой.

– Ах, это сам король! – воскликнула я и встала вместе со всеми, кто был на трибунах. Король Генрих шел один, в простом наряде из белого бархата. Его единственным украшением был золотой обруч. Я подумала, что он поступил совершенно правильно. Все любили тихого и кроткого короля; у него не было ни одного врага на свете.

При виде герцога Йорка в фиолетовом, шедшего под руку с королевой, толпа заревела снова. На королеве было нарядное алое платье, вышитое золотом и отделанное соболем; в его пышных складках сверкали бриллианты. Люди кричали «Йорк! Йорк!» и бросали в воздух белые розы, но маргариток не было и в помине. Сердитое лицо Маргариты заставило меня сделать паузу. Но потом я решила не портить день своего обручения, выкинула из головы сомнения и стала искать Джона в толпе сопровождавших королеву Невиллов и Перси.

– Вот он! – радостно воскликнула я, увидев его. Облаченный в зеленое с серебром, красавец Джон шел рядом с уродом Эгремоном. При виде мрачного, Эгремона у меня сжалось сердце. В голову пришла пугающая мысль: узнав, что королева дала согласие на мой брак с сыном одного из вождей йоркистов, король принял это за доказательство смягчения враждебности и воспользовался возможностью примирить всех. Но в этом празднике всеобщей любим, идея которого родилась у недалекого Генриха, не было ничего искреннего. Сплошное лицемерие. Внезапно у меня побежали мурашки по коже; я зябко завернулась в плащ и с тревогой посмотрела на доброго Короля Генриха.

Он был единственным, кто вошел в собор Святого Павла с улыбкой. Наш кроткий король чаще просил прощения, чем наказывал, и ценил милосердие больше, чем правосудие, надеясь, что это принесет мир в стране. Он не думал, что эта политика может принести к обратному результату, что добрые люди потеряют уважение к закону и начнут прибегать к силе, чтобы защититься от злодеев. Король Генрих искренне верил в этот день: верил, что рукопожатия могут примирить смертельных врагов.

Лицо шедшей за ним королевы было жестким и твердым как кремень. Я заерзала на скамье и посмотрела на свое окружение. Никто не улыбался; все сидели молча и смотрели ей вслед. «Они знают, – подумала я. – Праздник, устроенный королем Генрихом, ничего не изменил. Все осталось по-прежнему».

Внезапно я очнулась от своих мыслей. Джон поднялся на крыльцо собора и посмотрел на нашу скамью. Дурные мысли тут же исчезли, я вскочила и с жаром помахала ему рукой. Он увидел меня, подарил улыбку, которая согревала даже на таком расстоянии, и исчез за дверью собора.

«Мы вместе, все остальное не имеет никакого значения, – подумала я, снова опустившись на место. Нужно обручиться, а потом нам уже ничто не сможет помешать, потому что обручение так же свято, как сам брак». Графиня Солсбери сжала мою руку, и я увидела, что Невиллы и Перси ушли с улицы. Пора было идти в собор на обручение.

Когда мы с Джоном приносили клятвы в присутствии архиепископа Кентерберийского и всех пэром королевства, в соборе Святого Павла мерцали свечи и пахло ладаном. Когда церемония закончилась, у меня закружилась голова от радости. Потом мы отбыли в Вестминстерский дворец. Король Генрих распорядился, чтобы пир в честь «дня любви» устроили в тронном зале, самом большом в Европе, обычно использовавшемся только для таких важных мероприятий, как заседания Королевского совета.

Войдя в роскошное помещение под руку с Джоном, я ахнула от восторга. Гигантский зал, усыпанный лепестками роз, травами и ароматной серой амброй, был ослепительно красив. Каждый дюйм каменных стен, разделявших два длинных ряда ажурных окон, был покрыт гобеленами, драгоценные камни которых отражали свет факелов и тысяч свеч, стоявших на пиршественных столах. Сверкали серебряные кубки, тарелки и солонки, вазы были наполнены экзотическими апельсинами, лимонами и цветами, привезенными с юга Испании. Знаменитая консольная крыша, теперь ярко освещенная, казалось, опиралась на спины парящих ангелов, вырезанных на каждой арке; эти ангелы смотрели вниз, словно благословляя всех вошедших. Мое внимание привлек висевший за королевским столом тяжелый гобелен, над которым я трудилась после своего прибытия ко двору. Вышитый на нем призыв «Возлюби своего врага» был виден со всех концов зала. Стоявшие в нишах статуи царственных предшественников Генриха сурово напоминали йоркистам, сидевшим с одной стороны, и ланкастерцам, сидевшим с другой, что и те и другие – одна семья.

Поднимаясь на возвышение, где мне предстояло сидеть рядом с королевой, я заметила испепеляющий взгляд Сомерсета, пришедшего с другой стороны, чтобы сесть рядом с королем Генрихом. О его предпочитавшемся браке с сестрой короля Якова больше не упоминали, но теперь это для меня значения не имело. «Не стоит ворошить прошлое», – подумала я, великодушно улыбнулась ему и сделала реверанс. Когда после небольшой паузы герцог учтиво поклонился, я почувствовала, что стоявший рядом Джон напрягся, и сжала его руку. Мы поднялись на возвышение и запили свои места. Раздался сигнал труб, в зал вошли король с королевой и, кланяясь направо и налево, двинулись к своим тронам. Генрих сиял, а Маргарита едка улыбалась.

Внезапно мне в голову пришла гнетущая мысль: «Король – мир, а королева – война». И это был день моего обручения. Душе хотелось праздника, и я прогнала темные облака, грозившие моей радости. Как всегда, я ела с аппетитом и пила досыта. Скоро нам с Джоном предстояло покинуть двор и начать совместную жизнь. Оставались лишь кое-какие формальности, которые нам предстояло соблюсти завтра утром.

Когда я в присутствии королевы подписывала брачный контракт в Вестминстере, у меня дрожала рука. Это была последняя подпись, которую я должна была поставить перед отбытием в Рейби – родовой замок графов Солсбери. Отъезд был назначен на следующий день, потому что Невиллов ждали на севере неотложные дела, а Джон не хотел оставлять меня во дворце на милость Сомерсета. Поскольку в таком состоянии от нас с Урсулой не было никакой пользы, укладывать наши нехитрые пожитки мы доверили домашним слугам Солсбери.

Однако перед расставанием с Вестминстером я должна была закончить кое-какие дела. Во-первых, поблагодарить королеву, которая обеспечила мое счастье.

– Государыня, пока я жива, уголок моей души всегда будет отдан вам. Так же, как мои молитвы, – сказала я, опустившись перед ней на колени, на мои глаза навернулись слезы. – Вы хранили меня, как ангел, и сделали мне самый дорогой подарок на свете: любовь… Я никогда этого не забуду.