Вторая мировая война. Ад на земле - Макс Хейстингс

Подвергшиеся «блицу» горожане прошли через различные стадии изумления, страха, ужаса и, наконец, приняли новые условия существования. Жительница Лондона описывала один из налетов: «Бомбы густо падали, одна подле другой. Их взрывы чаруют и гипнотизируют, вероятно, это чувство тянется из детства, когда мы любовались хлопушками. Вот и я смотрела, как взрываются первые две бомбы. Если бомба не угодит в дом и не поднимет его на воздух, сам по себе ее взрыв не такое захватывающее зрелище, как большой пожар: вздымающиеся вверх языки красного и желтого пламени так примитивны, словно их нарисовал мальчишка»28. Мюриэль Грин, жительница норфолкской деревни, с удивительной для девушки девятнадцати лет отзывчивостью, записала в дневнике свои чувства в ночь после разрушительного налета немецкой авиации на Ковентри: «Хотела бы я знать, что чувствуют сами эти летчики. Ведь кто-то же их любит, хотя они и наци, они рискуют жизнью и сражаются за свою страну, как и наши пилоты. Несчастные жители Ковентри! Как же им сегодня безнадежно плохо. Сколько еще это может продолжаться? Как долго нам жить в страхе перед неведомыми бедами, каких большинство из нас еще не испытало?»29

Бомбардировки продолжались до тех пор, пока Гитлер в мае 1941 г. не начал готовить армию к нападению на Советский Союз. Города Англии, в особенности центральные кварталы, сильно пострадали от этих налетов, а еще существеннее страдали душевно горожане, ночь за ночью прятавшиеся в убежищах со своими детьми и своими страхами. В среднем за рейд бомбардировщики, поднимавшиеся с аэродромов северной Франции, теряли около 1,5 % личного состава – куда меньший процент потерь, чем несли потом англичане, бомбившие Германию, потому что англичанам приходилось проделывать более дальний путь. Погибло около 43 000 англичан и 139 000 было ранено.

Отсутствие четкого плана помешало люфтваффе зимой 1940/41 г. нанести существенный ущерб британской промышленности. Сказался недостаток и достаточно точных приборов наведения, и бомб высокой разрушительной мощи. Молодой ученый по фамилии Джонс, ставший офицером разведки, сделал важнейшую вещь для противовоздушной обороны: он придумал, как распознавать сигналы немецких радиолокаторов и как их блокировать. Конечно, при сигнале воздушной тревоги приходилось останавливать работу, а некоторые ключевые заводы были все же серьезно повреждены; немецкие бомбы разрушили десятки тысяч домов, в том числе старинные здания, церкви и другие памятники архитектуры. Но население Британии приспособилось заниматься своими делами и под бомбардировками.

«Раненые шумят гораздо меньше, чем я ожидала, – писала Барбара Никсон, актриса, ставшая смотрительницей убежища в Финсбери. – Лишь дважды мне довелось слышать ужасные крики (если не считать случаи истерии). Однажды это был сигнальщик – ему оторвало ноги, и, пока он еще был в сознании, прибор вспыхнул у него в руках. Никто не мог приблизиться к нему, и прошла, казалось, вечность, прежде чем стихли его чудовищные, леденящие сердце вопли. Но обычно раненые, даже тяжелые или оказавшиеся в ловушке, были слишком ошеломлены и не могли кричать. А вот животные – те шумели ужасно. Едва ли не самая кошмарная ночь за первые три месяца – та, в которую разбомбили скотный рынок и животные мычали, блеяли, орали три часа кряду. Тогда же рухнул локомотив, и его гудок все гудел, не замолкая. Этот монотонный звук в сочетании с отдаленным ревом мулов просто сводил с ума»30.

В ту эпоху значительная часть транспорта все еще оставалась на конной тяге. В городских конюшнях, по сельскому обыкновению, держали козла, за которым лошади покорно следовали, если возникала в том необходимость. Однажды ночью в Сити загорелись помещения крупной извозчичьей компании, и двести лошадей вышли вслед за вожаком козлом в безопасное место. И все же, как ни отважно переносила Британия «блиц», страдания простых людей превышали всякую меру. Бернард Копс, видевший все это ребенком и ставший впоследствии прозаиком и драматургом, писал: «Иные люди задним числом поэтизируют “блиц”. Будто бы это были времена всенародного подъема и добрососедства. Только не для меня. Для меня началась пора ужаса, страха, непреходящего кошмара. Детство закончилось, я лицом к лицу стоял с реальностью преобразившегося мира… Начался новый исход, евреи Ист-Энда покидали свои дома и уходили в подполье»31.

Отчасти поддерживало британцев и традиционное английское легкомыслие (если не глупость). Священник в лондонском бомбоубежище спросил соседку, молится ли она при звуке падающих бомб. «Конечно, – ответила она, – я взываю: “Боже! Не дай им упасть сюда!”» «Но ведь это несправедливо по отношению к другим людям, – заметил священник. – Если ваша молитва будет удовлетворена, бомба упадет не на вас, а на кого-то еще». «Это уж не мое дело, – возразила женщина, – пусть они тоже молятся и гонят бомбу подальше»32. Бомбоубежища кишели вшами и насекомыми. В обширных убежищах под бедными городскими кварталами то и дело можно было наткнутся на пьяниц как мужского, так и женского пола, на ожесточенные ссоры и драки, и, разумеется, в отсутствии уборных там была невыносимая грязь.

Тяжелее всего война сказывалась на стариках и детях, на тех, кто толком не понимал происходящего. Снова Барбара Никсон: «Они не понимали, что творится вокруг, никогда ничего не слышали о Польше и не знали, что представляет собой фашизм. В лучшем случае они представляли себе злобную тварь Гитлера, который пытается всех нас взорвать или умертвить прямо в постели»33. Эрни Пайл, знаменитый американский корреспондент, в январе 1941 г. писал из Лондона: «Трагичнее всего кажутся мне старики… Представьте, что вам семьдесят или восемьдесят, вам больно, остались лишь смутные воспоминания о прожитой жизни, в которой тоже мало что было хорошего. И представьте, как вы каждую ночь бредете в бомбоубежище, завернув свои старые плечи в поношенное пальто, и сидите там на деревянной скамье, прислонившись спиной к изгибу холодной стены. Сидите всю ночь, то задремывая, то просыпаясь в испуге. Представьте себе такую участь – каждую ночь, каждую, начиная с сегодняшней»34.

Житель Лондона Герберт Бруш семидесяти одного года рассказывал, как его знакомая обратилась к врачу, потому что у нее стали отказывать нервы – ей приходилось в условиях войны водить машину. По пути в Кембридж она попала под пулеметный огонь с воздуха, и ей пришлось прятаться в живой изгороди. Затем в Норвиче в течение ночи несколько бомб упали поблизости от нее. Врач признал у пациентки посттравматический шок, прописал ей сильное тонизирующее средство и рекомендовал полный покой на две недели35. Реакция этой женщины на сравнительно малую опасность кажется избыточной, но каждый человек измеряет риск и лишения в соответствии с индивидуальным опытом. Бессмысленно было бы объяснять домохозяйке из английского пригорода, что полякам, евреям, французским беженцам, а потом и солдатам на Восточном фронте намного хуже, чем ей. Она видела только одно: по сравнению со всем ее прежним жизненным опытом происходящее с ней ужасно. Мало кто наслаждался ужасом, как тридцатилетний садовник, пацифист Джордж Спринджет, по соображениям совести отказывавшийся брать в руки оружие. В первые недели войны он постоянно принимал тонизирующее средство «Санатоген», но вскоре уже не чувствовал в том потребности: «С тех пор, как начался “блиц”, я чувствую себя совершенно здоровым»36.