Смертельная любовь - Ольга Кучкина

– Волновались, когда ехали? Или все было просто?

– Просто. Во-первых, он сам захотел со мной побеседовать. На вечере в университете я написала ему две записки: о его отношении к Толстому и Достоевскому и что-то насчет философа Соловьева. Была такая черная сумка дерматиновая с молнией, куда он запихал записки, включая мои две, и пообещал все прочесть. А потом был вечер в Доме ученых, и в антракте он прочел наизусть обе и сказал: люди, которые интересуются этими темами, должны быть знакомы между собой, и если здесь есть автор записок, может, он зайдет ко мне в конце вечера. Ну конечно, я полетела. На мне было платьице такое розовое в полосочку из полутора метров вискозы, типа фигового листика. 44-й год – ничего ж не было. А выглядела я так, что когда мы с мужем пошли в кино на поздний сеанс, ему сказали: с детьми нельзя. Муж сказал: это моя жена. Ошеломленная билетерша спросила: это серьезно? И вот Пастернак говорит: я жду автора записок. Я говорю: это я. Он посмотрел на меня рассеянно: мы, кажется, встречались. Я говорю: да, но я автор записок, которые вы прочли, и вы их запомнили… Он говорит: вы автор, Боже мой!.. И тут мы со всеми распрощались и пошли ходить по городу. И, кажется, еще на следующий день ходили ночью. Хождение по городу было запрещено, но нас никто не остановил. Буквально обо всем говорили. Я о себе рассказывала, он мне говорил какие-то человеческие, творческие вещи, о Библии. Запомнить невозможно. Речь была не логическая, а спонтанная, повороты мысли неожиданные. Он не был ни на кого похож. Совершенно из ряда вон. Потом мы стали встречаться. Зинаида Николаевна отнеслась к этому скептически. Она спрашивала: скажите, вы где-нибудь работаете, что-нибудь делаете?

– Она была высокомерна?

– Нет. Она была трезвый человек. Она очень хорошо вела дом, у нее все было в порядке, чистота-красота, вовремя еда, все на месте. Он говорил: Люся, я так люблю Зину, у нее такие большие руки. Мне бы не было так лестно, если б мне сказали, что любят меня за большие руки. Но я поняла его выражение. Ему это было нужно. Но поскольку Зинаида Николаевна так ко мне относилась, мы с Борисом Леонидовичем условились: когда ему будет удобно и захочется, он мне позвонит. Чем я ему подходила? Наверное, тем, что была ему необременительна и была благодарным слушателем. И вдруг получаю открытку от него: я буду тогда-то дома, приходите. Я поехала в Переделкино. Он меня встретил у калитки. Ждал. И первое его слово было: Люся, я полюбил… Об Ивинской говорили, что она его секретарь и что норовила что-то хапнуть. Все вранье. Я Пастернака спросила: а что же теперь будет с вашей жизнью? Это же не интрижка! Он говорит: да, да, да, а что такое жизнь? И стал рассказывать, какая она хорошая, как она ему нравится: она такая золотая, хочу, чтобы вы познакомились, чтобы подружились, вот телефон, я ей дал ваш, созвонитесь, встретьтесь, потом расскажете мне, что вы думаете. Мы созвонились и встретились. Она заведовала работой с молодыми авторами в журнале «Новый мир». Очень женственная. В отличие от Зинаиды Николаевны, которая была собранный, твердый человек, мужественный, и красота ее мужественная, такого типа, как у актрисы Гоголевой, помните? А Люся мягкая, милая. Она умела быть тем, чем надо в данный момент, – чисто женское качество. Мне она понравилась. Я ему сказала. Он был в полном восторге. У него была такая голубая мечта, чтобы все сидели на веранде, и Зинаида Николаевна, и Олюша, и Евгения Владимировна, первая жена, – то, что никогда неосуществимо. Он не хотел причинить горе никому. Но причинял.

– И вы стали подругами?

– Мы стали подругами. И до конца ее дней оставались. Последний раз, когда я ее видела, она задыхалась, умирала: рак. Говорила: Люся, я ведь не доживу до нашего 50-летия. Мы с 46-го года дружили. Не дожила.

– Никогда не ссорились?

– Не ссорились. Некоторая напряженность была поначалу. Она мне говорила: Люся, мы так редко видимся с Борисом Леонидовичем, не могла бы ты как-нибудь сократить свое присутствие в его жизни? Мне было очень жалко, я даже поплакала. Но я хорошо ее поняла. И чуть что, стала смываться. Спрашиваю: теперь ты довольна? Она говорит: да, хотя я часто подолгу слушаю про тебя.

– Она не ревновала вас?

– Нет. Но досада на то место, что я занимаю, нет-нет, а пробегала.

– А когда стало известно об их романе?

– Он ничего не хранил. Это было известно всем. Сразу же. Он становился на колени перед ней на Пушкинской площади. И говорил: пусть думают, что это киносъемка. А потом Люсю арестовали. Я ходила на допрос, меня вызывал следователь. Спрашивал не про Люсю, хотя забрали ее, а про Бориса Леонидовича, его называли английским шпионом. Улыбчивый такой следователь, Семенов, стучал по столу и говорил: ваше место рядом с вашей подругой. Ее взяли, когда она была беременна. От Пастернака. И на Лубянке у нее случился выкидыш.

– Пастернак знал это?

– Он знал еще до ареста. Она как-то пришла ко мне в неважном состоянии и говорит: я хочу поговорить с Борей. А тогда Ленечка, его сын, заболел, и Зинаида Николаевна над его кроватью взяла с Бориса Леонидовича слово, что он больше с Ивинской встречаться не будет. Короче, пошла я по Люсиной просьбе к ним в Лаврушинский. Прихожу, все Борису Леонидовичу рассказываю, а Зинаида Николаевна говорит: никуда тебе ходить не надо, я пойду к ней сама.

– Вы рассказывали при Зинаиде Николаевне?

– Она вошла, я не стала прерываться. Я говорю: она больна. А Зинаида Николаевна: знаем мы эти болезни. Мне не очень хотелось, чтобы она шла, но она пошла. А Борис Леонидович выскакивал на лестницу и говорил: Зина, только будь добра!.. Ну, сказать, что она была чересчур добра, я не могу. Но она и скандала не устроила. Я вышла из комнаты, но так как квартира коммунальная и деться мне некуда, я слышала их разговор. Зинаида Николаевна сказала четко: вы женщина молодая, у вас что-то еще будет в жизни, а у меня семья, и я вам это все не уступлю, учтите, я буду бороться. А Люся «тактично» говорила: он вас не любит, он любит меня. На том расстались. Люсе стало плохо совсем, она перед встречей наглоталась, чтобы успокоиться, лекарств. Вызвали скорую, и скорая зафиксировала попытку самоубийства…

– И так они не виделись до ее ареста?

– Я не знаю. Не помню. Люся отсидела три с половиной года. Все время Борис Леонидович помогал ее семье. А потом они встретились. И все вернулось. И когда говорят, что он не хотел ее видеть, когда умирал, – не думаю. Он плохо выглядел, и, я думаю, поэтому еще не хотел, чтоб Люся видела его в таком виде.

– Каким было прощание?

– Люся пришла и сидела на скамейке около дома, рядом сел Паустовский. Когда Бориса Леонидовича вынесли, подкатил похоронный автобус, и гроб хотели поставить в автобус, а люди не дали и несли его на руках до самого кладбища. Когда процессия тронулась, мне было непреложно очевидно, что Люся тут должна быть, и мы с ней вдвоем так и прошли весь путь рядом. У могилы она простилась с ним, и все. Я ревела. А когда опускали гроб, зазвонили колокола – чистое совпадение, но…

– Потом ведь ее второй раз посадили?

– Через два месяца. За контрабанду. За то, что она получала гонорары Бориса Леонидовича по его просьбе. Не валютой – рублями. А первый раз сидела по статье 58-10: Пастернак – английский шпион, а она любила Пастернака, чуждого нам, а Суркова, близкого нам, она не любила. Потом я ходила хлопотать о ее освобождении, говорила, что ее имя связано с именем известного поэта Пастернака. А чиновник мне сказал: известный поэт, а выйдете из здания, спросите, кто-нибудь его знает?..