Любовь требует жертв... Чувственный детектив - Диля Еникеева

— Понимаешь, Ал, внешне Прохоров держится в рамках, голоса не повышает, явно не оскорбляет. Но то, как он говорит, как комментирует мои ответы, переиначивая их, — для меня унизительно. Оскорбить женщину можно не только ругательством, но и взглядом, грязным намеком, ехидным или необоснованным замечанием, верно?

— Верно, дорогая, — кивнула подруга. — Следователь обязан уважать твои права личности. Не его собачье дело оценивать твой моральный облик. Тоже мне, Custos morum — блюститель нравов. С кем спать — дело твое, адюльтер — не уголовное преступление. Если этот пакостник сует свой нос в твою койку больше, чем положено в рамках данного расследования, — то это вмешательство в частную жизнь. Если его обвинения бездоказательны — это клевета. Оскорбительными замечаниями следователь причиняет тебе моральный ущерб. Пока суд не признал тебя виновной — ты невиновна. Пусть ищут доказательства. Это не твоя головная боль — доказывать, что не ты убила. Этим пусть они свою башку озадачат и докажут, что ты — убийца. А на данный момент ты — законопослушная, свободная, честная гражданка, достойная уважения и соответствующего отношения, не поражена в правах, находишься под защитой Конституции, имеешь право на защиту своей чести и достоинства, можешь отказаться отвечать на вопросы следователя без адвоката. Пора уже выдавливать из себя раба, но не по каплям, как говорил Чехов, а сразу. Забудь рабские привычки совковых времен, когда в любое госучреждение граждане входили согнувшись буквой Г и заранее были готовы, что там об них будут вытирать ноги. Пойми самое главное — никто не имеет права унижать твое человеческое достоинство и наносить тебе моральный ущерб, в том числе и следователь, в противном случае ты можешь подать в суд, и я не сомневаюсь, что выиграешь. До тех пор, пока тебе не вынесен приговор, к тебе должны относиться как к невиновной.

— Следователь выдвигал версию, что ты или я наняли киллера.

— Дурак он, и уши холодные! — хмыкнула Криминальная леди. — Ментовские остолопы никак от своих стереотипов не избавятся. Им всюду мерещатся заказные убийства. Подготовят общественное мнение, что раскрыть заказняк невозможно, — зачем же надрываться?! — и папку с глухарем в архив. Кстати, подруга, я подкинула Прохорову идею насчет той девицы, которая на Костиных похоронах сверлила тебя убийственным взглядом. И Мирона озаботила, чтоб выяснил, кто такая и почему была готова тебя живьем сожрать.

— Как-кая девица?.. — У Лары перехватило дыхание.

— Мать, да ты в своем уме? — уставилась на нее Алла.

Лариса молчала, глядя на подругу с каким-то неописуемым выражением. Внезапно появилось ощущение, будто на нее навалилось нечто объемное и тяжелое, оно придавило ее, не давая возможности вздохнуть полной грудью. Если ужас можно измерить по десятибалльной системе, то сейчас на нее обрушились все десять баллов. Словно ее внезапно хватил удар, парализовал и лишил воли, способности двигаться и разговаривать, а все жизненные процессы в организме приостановились.

— Ну что ты смотришь на меня, как кролик на удава? — Алла покачала перед ее лицом рукой. Ноль реакции. — Старуха, ты живая, а? С чего ты в ступор-то впала? Эй! — Она пребольно ущипнула подругу за ляжку, и та вздрогнула. — Ну вот, хоть какое-то шевеление, а то я уж перепугалась, что ты помрэ. Ты меня слышишь, старушка? Кивни или мигни, если слышишь.

Лара кивнула, потрясла головой, зажмурилась, потом открыла глаза и уставилась на Аллу уже более-менее осмысленным взглядом.

— Объясни, с чего ты впала в анабиоз? Чем я тебя так напугала?

— Алка, я не помню никакой девицы...

— Да она целый час стояла напротив, буквально в двух шагах, и испепеляла тебя ненавидящим взглядом. Ну, вспомнила?

— Нет...

— Я держала под руку Костину мать, и вдруг откуда ни возьмись эта кикимора. Уставилась на тебя и сопела, будто готовилась вцепиться со словами: “Ах ты, сука, увела у меня дружка!” Ее перекошенная рожа выглядела совершенно неприлично — все-таки похороны. Там были наши сотрудники, а эта шалава тебя компрометировала. У меня тогда мелькнула мыслишка: а не она ли Костю шлепнула? Уж больно зла девчонка, явно без тормозов. Возможно, она была его любовницей, и он ее бросил или потрахивал одновременно с тобой. Я шепотом спросила у его матери, кто это такая, а та ее впервые в жизни видит. Ну, я и не стала с ней церемониться. Вначале будто бы нечаянно наступила ей каблуком на ногу и с удовольствием постояла всем своим немалым весом. Она что-то злобно прошипела и еле вывернулась. Гляжу — не вняла. Тогда я тихонько взяла ее под локоток, оттащила подальше и вежливо сказала: “Consilium abeundi”, — иными словами, посоветовала поскорее убраться. И уже без латыни невежливо добавила, что я на нервной почве за себя не отвечаю и могу ее членоповредить. Эта злобная сучка тут же прониклась и слиняла.

— Мать, не помню ни этой девицы, ни самих похорон...

— Это от переживаний, дорогая. Как говорили в старину, тронулась умом от горя.

— А что, это заметно?

— Да я пошутила, дурочка. “Tetrica sunt amoenanda jocularibus” — печальное нужно скрашивать шутками. Растормошить тебя хотела, а то ты меня очень напугала: стала вся белая и будто неживая. Переживаний тебе и в самом деле досталось, однако “animum rege, qui nisi paret, imperat” — управляй своим настроением, ибо оно если не повинуется, то повелевает. Вишь какие умные слова знаю! — похвасталась она.

— Алка...

— Не горюй, мать, все рассосется, — перебила ее верная боевая подруга. — Ложись-ка ты спать, а то уже на собственную смерть похожа.

Проводив подругу, Лариса переоделась и прошла в ванную. Механически смыла макияж, приняла душ, оценивающе посмотрела на себя в зеркало, отметила, что действительно выглядит ужасно, но привычный ритуал — маска, легкий массаж — совершать не стала. Не до этого. Нет настроения. Да и не для кого. Поймав себя на этой крамольной мысли, Лара тут же встряхнулась — женщина должна быть красивой не для кого-то, а для себя самой. Если она нравится себе, то нравится и другим. Женщину, считающую себя некрасивой, не оценит ни один мужчина. Решив, что больше не позволит себе так распускаться, Лариса смочила салфетку горячей водой и приложила к лицу. Когда кожа порозовела, нанесла дрожжевую маску.

Вернувшись в свою комнату, она включила торшер и поставила диск “Атлантида”.

“Символика, которая близка... В душе у каждого человека есть какая-то постыдная тайна... Он загнал ее глубоко и не хочет о ней вспоминать, но она подспудно давит, всплывая в сознании и вызывая чувство вины... Но уже ничего нельзя исправить, остается только просить Бога, чтобы он дал прощение, потому что тот, кому ты причинила боль, уже не может простить... Зачем я затеяла этот гибельный роман? Кто-то сказал, что любовь требует жертв… Но ведь не человеческих… Бедный парень не заслужил такой смерти. Что же я наделала! И уже ничего нельзя изменить. Остается только расплачиваться за содеянное и молить Бога, чтобы он простил мой грех...”

Музыка закончилась, а Лариса все сидела в кресле, мучаясь невеселыми мыслями. Маска давно высохла и стянула кожу. Потрогав лицо, она усмехнулась. Образно говоря, хорошая мина при плохой игре — Костя уже в могиле, а она делает маски, чтобы лучше выглядеть...