Теории современного искусства - Александр Викторович Марков

заботится о пастве. Тогда следование Христу — это готовность выйти из порочного круга дурного творчества, создающего идолов, таких как комфорт или фанатизм, и начать настоящее творчество, в котором и природа, и история — иконы спасения человечества.

Руководители этого направления в США, Дэвид Харт и Джон (архимандрит Пантелеймон) Мануссакис, отчасти опираются на идею Ханса Урса фон Бальтазара о красоте как наиболее свободном явлении, более того, о явлении, в свете которого и другие явления могут стать свободными. Бальтазар показывал, что невозможно основывать теорию на несовершенном, тогда как любые явления несовершенны, хотя бы потому, что для своего восприятия они требуют соблюдения некоторых предварительных условий. Тогда как красота безусловна, она показывает себя так, как будто этих условий никогда не существовало. Тем самым она уверяет, что эти условия, такие как тяжесть, инертность, недалекость, — это условия падшего мира и могут быть сведены к грехам, таким как гордыня и проистекающая из нее глупость. Поэтому материальный мир сам по себе прекрасен, а наличные в нем болезни и смерти — это буквальный результат греха, ни в коем случае не в смысле механической причинности, но в смысле, что только грех превращает условия в повод к все большему греху и к смерти. Красота тогда — это возможность обойтись без таких поводов.

При этом положительное описание красоты у этих мыслителей различное: Харт отождествляет красоту с бесконечностью, называя ее мерой для мира, который только для того и структурирован, чтобы явить красоту не только как структуру (тогда бы он только дублировался в красоте), но как истину. Тогда как Мануссакис говорит о красоте и как субъективном чувстве, как способе видеть, слышать, обонять и осязать. Она для него имеет не столько педагогический, сколько догматический смысл, позволяя понять, как Бог может обращаться к человеку, как Бог может быть назван в языке, хотя как означаемое Бог не нуждается ни в языке, ни в назывании.

Если Харт спорит с атеизмом, который, по его мнению, слишком потребительски относится к красоте, то Мануссакис — с деизмом, для которого Бог слишком совершенен, чтобы к нему как-то относиться, как-то обращаться, как-то ждать от него обращения. Мануссакис утверждает, что если может быть услышан не просто звук, не просто колебание воздуха, но смысл, то этот смысл уже не подчиняется готовым законам, а вторгается в область законов. Так же устроено богопознание, как слышание: наша способность слушать другого может тогда пониматься как тренировка перед встречей с Богом, которая и опознается уже не как предварительное, а как настоящее действие, отменяющее прежние следы предварительной разработки.

ЛЕКЦИЯ 6 СПЕКУЛЯТИВНЫЙ РЕАЛИЗМ И ДРУГИЕ НОВЫЕ ОНТОЛОГИИ

Спекулятивный реализм — по сути, это попытка говорить о проблемах континентальной философии языком аналитической философии. Различие между двумя направлениями философии отчасти определено различием систем права. В континентальной системе, восходящей к римскому праву, субъектом права является «лицо» (личность), владеющее имуществом, лицо противопоставляется вещи, и тогда, понятно, проблематика личности обязана такому сначала правовому, а потом и моральному соблюдению индивидуальных границ. Континентальное право регулирует, как личность распоряжается имуществом и как не допустить покушения на чужое имущество.

Тогда как английское право прецедентное и основано на отношениях агент — принципал, причем агентность тогда может получить и вещь, например, кредит оказывается агентом по отношению к капиталу как принципалу. Здесь разбирается вопрос, кто виноват, например, в том, что человек споткнулся и получил травму: владелец дома, строитель или сам споткнувшийся, и здесь разбор отношений агента и принципала предшествует собственно разбору самой ситуации. Поэтому спекулятивный реализм как раз и исследует, как возможно говорить о воле вещей не меньше, чем о воле людей, и как нужно говорить не о прямой причине, но о «замещающей», в то время как настоящие отношения — это отношения принципалов, а не агентов.

Например, наши отношения со столом — это отношения не познающего к познаваемому, но и не препятствия к препятствуемому, но отношения двух познающих друг друга и препятствующих друг другу агентов. Иногда авторы, близкие к спекулятивному реализму, просто берут проблематику связанных с аналитической философией когнитивных исследований и связывают ее с литературой и искусством. Например, в русском переводе доступна книга Дилана Тригга «Нечто: феноменология ужаса», вышедшая в пермском издательстве Hyle press. Он опирается на достижения аналитической философии, в которой тело является когнитивным инструментом — если поселить наш мозг в тело компьютера или слизистое тело, то и мыслить мы будем иначе. Но то, что у аналитических философов сознания является мысленным экспериментом, Тригг понимает буквально: как то, что к собственному телу можно отнестись так же, как мы отнеслись бы к телу киборга или насекомого, если бы проснулись как герой Кафки. Оно тоже ужасно, потому что заставляет мыслить особым образом, вообще сталкивает нас с нашей собственной довольно безжалостной мыслью. Например, нам страшно просыпаться, когда мы видим страшный сон, но страшно и засыпать, чтобы не оторваться от реальности, в которой мы должны действовать практически.

Получается, что Тригг превращает лабораторные модели своих американских коллег в действительный рас сказ о происходящем. На зимней школе в Перми «Ингу- манистическое Просвещение» (январь 2015 года) Тригг говорил, что пока мы имеем дело с вещами, мы можем считать, что оживляем вещи своим вниманием, ничего не боясь. Но как только мы начинаем говорить о теле, мы понимаем, что на наше тело влияет Луна, во время полнолуния приливает к голове кровь, а на Луну влияет ее место в Солнечной системе. Если мы станем воспринимать слово «влияние» широко, в соответствии с той необходимой критикой слов, без которой их не превратишь в современные естественно-научные термины, то окажется, что наше тело зависимо от внеземной материи, что оно — какой-то каприз космической материи, который может нас только ужасать. Таким образом, простое уточнение понятия позволяет сдвинуться от аналитической проблематики к континентальной — говорить уже не о том, каковы условия эксперимента, который мы ставим в нашем кампусе, а как мы оказались вовлечены в тот эксперимент, которым является вся наша жизнь.

Или в том же пермском издательстве вышла в переводе на русский язык книга Бена Вударда «Динамика слизи». Вудард, опираясь в том числе на арт-проекты и литературу киберпанка, рассуждает о двойственности грибов: с одной стороны, это споры, постоянный взрыв в природе, постоянное заражение, но с другой стороны — некоторая грибница и питательная слизь. Грибы могут захватить весь мир благодаря двум вещам. Во- первых, благодаря контагиозности: споры могут разлететься куда угодно, хоть по всему космическому