Батальон крови - Виталий Лиходед

— Комбат, ты чо, немцев пожалел? — спросил Яшка.

— Нет. Мне немцев не жалко. Я даже ненавижу их — сверхлюдей. Хрен с ними — один больной бредятину произнес — понятно шизик, а остальные-то поверили, поддержали. Что, весь народ идиоты? Гитлер не совершал революцию, силой страну не захватывал. Сами его выбрали — теперь страдают.

— Нет, тебе явно их жалко? — продолжил Яшка. Он прошел с комбатом не одну версту вместе, дважды возвращался после ранения и мог позволить в кругу друзей говорить так, как думает.

— Яша-Яша. Ты ж, в деревне рос? Неужели не видел, что вокруг происходит?

— Почему, видел. Ну да, нескольких, конечно, зря раскулачили и сослали. Мужики горбом своим все это заработали, а их в кулаки, но были и гады. Белякам помогали, хлеб прятали.

— Вот видишь, а раньше все жили дружно. Работали и не думали, что их сделают врагами народа. А сейчас: сегодня герой — завтра враг. За что? Не так подумал? Сказал? Спросил? Нет. Все должны молчать, им виднее как нам жить.

— Ладно, хватит об этом, — вступил в беседу раненый Сашка. Все равно ничего изменить не сможем. Будем жить со своими думами, и говорить «да». Комбат, ты лучше спой. Там ребята тебе гитару приготовили. Специально заказывали узнать, где гитара есть, и у танкистов нашли. Выменяли по-честному.

Яшка встал с места и через минуту принес, покрытую черным лаком, гитару.

— Ну, спасибо друзья. Ой, порадовали, — улыбаясь, произнес Киселев. Он взял инструмент в руки и стал настраивать его. — А звук, какой хороший!

— А то, нам еще одну предлагали, но когда мы по ней побрякали — эта красивши зазвенела, — добавил Санек.

— Эх, странно, почему без меня подарок выбирали? — подумал Григорий и, вспомнив обещание, что среди своих молчать нельзя — все, что на душе выкладывай — спросил: — А чё меня-то не позвали?

— Гринь, да ты не злись. Мы и сами не знали. Так, попросили узнать, у кого в части гитара есть, а тут раз и подвернулась. Яшка вспомнил: комбат на гитаре хорошие песни знает, ну и предложил. Мы и не надеялись, а тут почтарь говорит: у танкистов аж две штуки. Ну, мы сразу туда, где бы мы тебя искать стали? Сами сбегали.

— Ну, ладно, — согласился Григорий.

— Да не, ты не думай! Это ж от всех нас и от тебя тоже, — добавил Яша.

— Спасибо друзья, душевно получилось, — снова улыбаясь, произнес Киселев. Он настроил гитару и взял первый аккорд.

— Катюшу! — выкрикнул Гриша.

— Ты эти песни там, в строю будешь петь, а щас, сиди и слушай, — наклонившись, прошептал ему старшина.

Майор Киселев перебирал струны, и комната наполнялась не просто красивыми звуками — чем-то большим, приятным — ласкающим слух и душу. Оно нежно проникало в солдат и навевало воспоминания. Григорий посмотрел в лица друзей и понял, что каждый видит свое — родное — известное только ему. Эта картинка из прошлого в обычные дни спрятана глубоко в душе, и лишь изредка, в особой обстановке доходит до сознания, согревает и рождает надежду, что в этом мире не все так плохо.

Перебор закончился, комбат посмотрел на друзей и произнес:

— Вот одна песня, ее мало кто слышал.

— Давай комбат, давай, зацепи… — попросил Воувка. Старшина посмотрел на него почти плачущим взглядом. Воувка заметил это. Обнял одной рукой за плечи сидящего рядом Савчука, а в это время зазвучала песня:

Война танцует вальс смертельный,

На безымянной высоте.

Вокруг свистят шальные пули,

А я, как-будто бы во сне.

Я вижу дом, родные сны,

Как мать тоскует у окна,

И фотография любимой,

Хранит тихонько от врага.

После куплета комбат сделал небольшую паузу, и Григорий заметил, как все затаили дыхание. Киселев взял новый аккорд припева и откуда-то с неба, красивым голосом запел:

Ой, вы камушки мои,

Ой, вы птицы в облаках,

Ой, песочек у реки,

Да твои цветы в полях.

Ой, ты кружка молока —

Обжигаешь словно спирт.

Я вернусь наверняка,

Ты немного подожди.

Слезинка со щеки упала,

И закружились небеса,

— Вернись солдат, — ты мне сказала,

Взглянув в мальчишечьи глаза.

А здесь дрожит земля родная,

Смеется гордый пулемет,

А я как прежде вспоминаю,

Ту девочку, что так солдата ждет.

Последнюю фразу он затянул и сыграл особенным перебором. Сделал проигрыш и уже взял новый аккорд, как вдруг в штаб ворвался замполит и заорал:

— Бойцы подожгли сарай! Огонь может перекинуться на дома!

— Твою мать! — выругался старшина. — Он тут же вскочил и побежал поднимать людей. Ротный Ваня, все это время молчал, но тут громовым голосом спросил:

— Мои небось? Гады! — он выбежал из штаба и побежал в расположение роты. Комбат поставил гитару у стены, посмотрел на нее, хотел сказать что-то такое — сильное, но промолчал. Лишь заскрипел зубами. Схватил планшет и вышел за остальными на улицу.

Сарай горел красиво: пламя поднималось высоко в небо. Из него вырывались маленькие звездочки-искры и улетали еще выше. Солдаты встали в две цепи к колонке с водой. По одной передавали пустые ведра, по другой полные. У дома, три человека по очереди лили воду в огонь, но все попытки залить такое пламя оказались бесполезными. Огромный костер пылал и не обращал внимания на воду — он словно проглатывал ее.

— Что там, в сарае, было? — спросил старшину комбат.

— Сено.

— Ну, тогда прогорит быстро. Распорядись, чтобы на соседние дома, на крыши, залезли бойцы с ведрами воды. Если искры долетят — пусть сразу тушат, не дают им разгораться.

— Есть, — ответил старшина и побежал к солдатам.

Киселев посмотрел на стоящих у домов немцев. Они смотрели на огонь, но ни один из них не побежал помогать солдатам Красной армии.

— Что, испугались? Радуйтесь, что боя в поселке не было. А то б узнали, по чем табачок у нас, — увидев их, проговорил вслух комбат. Он подошел к колонке и громко произнес:

— Хватит бегать! Пусть горит!

Солдаты в недоумении остановились и, стали смотреть на майора.

— Ну, что уставились? На дома лезьте с ведрами. Искры тушите!

Бойцы разбежались и стали подавать ведра тем, кто сумел забраться на крышу.

Григорий, как и все, сначала, подавал ведра в цепи, затем, носил их к одному из домов. К утру сарай догорел. Бойцы залили водой рухнувшие, обугленные бревна и разошлись по своим местам дислокации. Комбат с Григорием вернулись в штаб, а старшина и разведчики больше не пришли. Киселев сам отправил всех спать. Он понимал, что пожар все протрезвил и отнял на тушение много сил.