На Пришибских высотах алая роса - Лиана Мусатова

– В лагере.

– Он не болен?

– Не болен.

Тогда она забеспокоилась, не оттолкнула ли его от себя той истерикой. Набросилась, как фурия, накричала, не выбирая выражений. А в чем его вина? В том, что пытается спасти ее от смерти? А ей, если решила не умирать, надо принять все, как есть и жить с этим дальше. Надо встать и ходить, помогать Кате. Она почему-то не стыдится своей работы на немцев, и не похоже, чтобы это ее угнетало. Люся впервые проанализировала поведение медсестры с военнопленными, ее дружеские отношения с Вильгельмом, и поняла, что не так проста эта Катя, как кажется на первый взгляд. Что-то подсказывало Люсе, что Катя здесь по заданию, и Геля это понимает, и не мешает ей. Они заодно! Так, может быть, и она сможет быть им полезной. «Все! Хватит нюни разводить, жертва обстоятельств, – сказала она себе твердо, – вперед и с песнями!»

– Катя, тебе что-нибудь помочь?

– Шарики из ваты накрутишь?

– Накручу, – и принялась крутить белые колобки.

* * *

Люся молчала, разглядывая стекающие по стеклу капли дождя. Вильгельм тоже молчал, опасаясь, что его слова могут нарушить только что установившееся между ними хрупкое перемирие. Он медленно поднялся со стула и, притянув ее к себе, поцеловал так нежно и так чувственно, как мечтал ее поцеловать все это время их долгой разлуки. Он чувствовал себя таким же счастливым, как в тот день, когда в первый раз осмелился ее поцеловать. Одинокий луч, пробившийся сквозь занавеску, словно солнечный зайчик, направляемый играющим ребенком, запрыгал по стене, наполняя комнату золотистым свечением.

Несмотря на то, что она сейчас сотворила жуткое и уже непоправимое – переспала с Вильгельмом, с врагом! – на душе у нее стало как-то удивительно спокойно. Солнечные лучи, пробившись между ослепительно-белыми утренними облаками, светили ей прямо в глаза. Она ощущала их сквозь сомкнутые веки. Вильгельм любовался ее лицом. Раны постепенно затягивались, оставляя не очень заметные шрамы, кожа приобретала былую алебастровую матовость. Он проснулся раньше, и любовался, пока она еще спала, и на ее лице не было печати постоянной тревоги и опасности, пока оно было безмятежным во власти блаженного сна, оно было прекрасно. И не просто прекрасно, оно было обворожительно, появилась та изюминка, тот изгиб бровей и форма губ, которая раньше приводила его в неописуемый восторг, и непреодолимой волной поднимала желание, с которым ему невыносимо трудно было справляться, пока они оба не сдались под напором обоюдной страсти. Но вот она, взмахнув ресницами, открыла глаза, и из них просто брызнул на него восторг, который может вызвать яркий солнечный день и любимый рядом. Он потянулся к ней и заключил в объятия. Потом чуть отстранился, любуясь ее взглядом, тыльной стороной ладони медленно провел по щекам, сходя с ума от этого прикосновения к ее коже. В эту минуту он твердо знал, что никогда не пресытится ею, что до гробовой доски она будет у него вызывать те же ощущения, что и в первые минуты, когда слились их тела в неистовом порыве. Эта женщина способна дарить ему такое волнение, выше которого уже и не бывает, такое наслаждение, от которого захватывает дух, словно ты взобрался на самый высокий пик мира и под твоими ногами лежит весь мир в своей первозданной яркой красоте, и ты сейчас бросишься вниз головой в эту бездну красоты, окунешься в нее, растворишься в ней. Он был счастлив оттого, что встретил ее, что она ответила на его любовь такой несказанной любовью, которая превзошла даже все его юношеские грезы. Он зарылся головой в ложбинку меж грудей, целуя чашечки и подбираясь к соскам. Ее легкий стон подогревал его и был разрешением к более смелым действиям. Она приняла его ласки, настроилась на них и ждала продолжения, податливо распластав тело. Спасибо Господу за то, что он дал человеку возможность испытывать несказанное удовольствие в такие минуты, когда, оставляя внизу все земное, он парит в небесах или параллельных мирах, где совершенно другие ощущения. В них по-другому дышится, по-другому бьется сердце. В них другие запахи, другие звуки, другое тепло, и чувствуешь себя совсем не тем, кем ты есть на Земле. Что это за мир? Зачем человеку надо в нем бывать? Может быть, это одно из условий зачатия человека? Только в этом мире, только в таком состоянии отца и матери он может получить право на жизнь? Но Вильгельм принял все меры предосторожности, чтобы этого не произошло. Сейчас не до детей. Сначала надо самим выжить.

Откинувшись на подушку, несколько минут спустя, он спросил ее:

– Зачем ты пошла на эту бойню? Ты же не мужчина и не подлежишь призыву, надо было спрятаться и переждать войну. Другое дело я – Гитлер всех поставил под ружье, объявив всеобщую воинскую повинность.

– Что ты такое говоришь?! Как я могла спрятаться, как я могла переждать, если страна в опасности, если на нас идет враг, чтобы поработить?!

– Просто два диктатора пытаются доказать друг другу свое превосходство, облекая свои низменные помыслы и желания в одежды высокой идеологии.

– Что ты такое говоришь? Ты хочешь, чтобы мы поссорились? Я не позволю тебе говорить такое о нашем вожде.

– Хорошо. Больше ни слова. Но это будет нелегко, если ты и дальше будешь мне задавать вопросы.

– Ты не говорил так о Сталине, когда жил в Союзе.

– У вас есть такая пословица: «после драки кулаками не машут», а я не хотел «махать кулаками» до драки.

– Как это понимать?

– Потому что «драки» еще не было, все еще только варилось в домашних котлах.

– Что «варилось»?

– Шла подготовка к войне.

– Ты хочешь сказать, что Советский Союз готовился на кого-то напасть?

– Вот именно!

– Вильгельм, это уж слишком… и ты все это знал, когда учился в Москве?

– Знал. Я же из семьи дипломатов в нескольких поколениях, рода, уходящих вглубь веков. А дипломаты все разведчики, или почти все. У нас дома разговаривали о том, что происходит в мире.

– И ты мне ничего не говорил об этом?

– Дипломатические тайны не разглашаются до поры до времени.

– А еще клянешься мне в любви?!

– Люсенька, но какое отношение имеет дипломатия к нашим чувствам. Видишь, нам даже война не помешала. Мы вместе и всегда будем вместе. Теперь мы сможем пожениться. Нам не нужны теперь разрешения твоего правительства. Я тебя отошлю к своим родителям в Кельн.

– Я никогда не поеду в Германию – к нашим врагам! Что ты такое говоришь? Я не предатель и Родине никогда не изменю.

– Ты пленница. Ты моя любимая пленница, – он, улыбаясь, потянулся к ней, чтобы обнять, но Люся отшатнулась.

– Геля, это серьезно? Я все еще пленница? Разве я не убежала из плена?

– Убежала… в мои объятия.

– А дальше что?

– Когда поправишься, поедешь в Германию. Здесь тебе оставаться нельзя. Ты же сама это понимаешь. У советов ты под подозрением. Всех, кто побывал в немецкой тюрьме или лагере и потом вышел на волю, считают предателями. Что ждет тебя, как предателя? По вашим законам – расстрел. Люся, я не хочу, чтобы ты погибла.