Наблюдательница - Каролина Эрикссон

Через какое-то время водитель едущей передо мной машины сворачивает в сторону, и на дороге остаемся только мы – я и Вероника. Никаких других огней фар – ни спереди, ни сзади. Лес становится все плотнее. Наконец джип мигает фарами и сворачивает на узкую лесную дорогу, которую я бы даже не заметила, будь на дороге одна.

Дорога неровная, ухабистая, машина подпрыгивает, приходится снизить скорость. Солнце уже зашло, в лесу темно. Далеко впереди виднеется свет фар внедорожника. Вдоль дороги попадаются домики, но мы проезжаем мимо и все дальше углубляемся в лес. Сердце колотится в груди. Скоро мы прибудем на место. И что тогда?

Джип в пятидесяти метрах от меня. На развилке он уходит налево, я еду следом. Мы проезжаем еще несколько домов, потом лес проясняется. Что-то поблескивает впереди. Наверное, озеро, о котором говорил Лео, где они купались и ловили рыбу. Серый джип тормозит и останавливается, и только тогда я вижу его. Летний домик семьи Сторм. Он стоит на опушке леса и выглядит точно так, как я его представляла по описаниям Лео. Бревенчатый фасад, открытая терраса, балкон. Вход, судя по всему, сзади – со стороны озера.

Я быстро оглядываю террасу с покрытым грилем и нагроможденной друг на друга садовой мебелью, поднимаю взгляд на балкон с пустыми цветными горшками. В окнах темно. Внутри меня раздается голос. Что-то не так. Словно в трансе открываю дверь машины и выхожу. Фары джипа погасли, водителя не видно. Мне кажется, что я слышу шаги по гравию, и потом по траве. Шаги стихают.

– Эй! – кричу я.

Ответа нет.

Что-то не так. Определенно не так. Садись в машину и уезжай прочь, шепчет голос. Но я бесшумно закрываю дверцу и подкрадываюсь к домику. Это конец, – шепчет голос, – неужели ты не понимаешь? Это конец. Уезжай! Но я не могу. Я должна закончить начатое. Ради Лео, ради себя самой.

Медленно, осторожно, стараясь не споткнуться о корни и коряги, я иду к дому. В темноте можно различить только силуэты летнего домика и серой машины, припаркованной перед ним. Все остальное утопает во мраке. Почему так быстро стемнело? Я делаю несколько шагов, поднимаю взгляд и фокусируюсь на доме. Два окна на фасаде, в окнах темно. Они смотрят на меня пустыми черными глазницами.

Раздается какой-то шорох, потом хруст сломанной ветки. Я замираю и вслушиваюсь, потом продолжаю путь. Джип стоит тихо и неподвижно. Но внутри пусто или кто-то сидит? Я не уверена. Может, просто спинка сиденья так откинута, словно кажется, что внутри кто-то сидит. Откинувшись назад. Или неживой.

Под ногами мягкая трава. Вечерний ветерок холодит лицо. Я совсем рядом с машиной. Еще пара шагов и я заглядываю в окно со стороны водителя. Инстинктивно сжимаю кулаки. Сверлю глазами окно. Там никого нет. В машине пусто.

Отворачиваюсь от окна и вижу, как она бежит с другой стороны по направлению к домику. Даже в темноте узнаю в бегущей фигуре Веронику. Конский хвост бьется о спину. Она что-то держит в руке. Я не вижу, что, но прекрасно знаю. Это нож. Тот, что лежал у нее под кроватью. Сознание проясняется, и в какую-то долю секунды я понимаю, что сейчас произойдет.

Должно быть, Филип и рыжеволосая припарковались с другой стороны домика, рядом со входом. Наверняка у них с собой были пакеты с продуктами, они планировали готовить ужин. Но стоило им переступить через порог, как их охватила страсть. Может, они, не включая свет, отправились сразу в постель и сейчас занимаются любовью. И через секунду Вероника распахнет дверь и обнаружит их в своей постели голыми и беспомощными.

Еще одна фраза проносится перед глазами.

Знала ли она перед тем, как ехать, чем это все закончится? Что другая женщина, любовница, не вернется с этой встречи живой?

Я бегу вперед со всех ног. Должна остановить Веронику до того, как она ворвется в дом. Должна помешать ей пролить кровь, помешать уничтожить свою жизнь и жизни близких, должна предотвратить этот хаос. Она слышит мои шаги и поворачивает голову. Я совсем рядом. Она ускоряет бег, я тоже. Я бегу, движимая одной мыслью помешать ей, все остальное теряет смысл. Во рту металлический привкус. Трава сменяется гравием. Шум шагов оглушает. Деревянное крыльцо с прочными перилами. Преодолеваю ступеньки в два шага, и я на пороге.

Одинокая лампочка зажигается над дверью и освещает Веронику. Она что-то ищет, роняет предмет, который был у нее в руках, оборачивается. Лицо у нее бледное как полотно и искаженное злобой. Крик вырывается у нее из горла, животный крик, я останавливаюсь перед ней.

– Вероника, – выдыхаю я, – ты не можешь…

Больше она не дает мне сказать. Она бросается на меня, острая боль пронзает мне грудь, я теряю равновесие и оседаю. Раздается страшный треск где-то над глазами, и за ним тишина. Полная тишина. Я падаю и остаюсь лежать. Что-то теплое и липкое течет по лицу, по шее, я поднимаю глаза и вижу над собой Веронику.

Потом не вижу ничего – все застилает красная теплая пелена.

За красным приходит черное. А после него… Белый свет.

Я падаю и поднимаюсь.

Мама. Ты там?

Она полусидит на больничной койке, облокотившись на подушки, которые я подложила ей под спину, и постанывает от боли. Настоящие лекарства больше не дают. Это уже позади. Теперь дают только обезболивающее, чтобы уменьшить ее страдания. Никто из нас не знает, помогают эти таблетки или нет. Папа ушел в себя, он почти не разговаривает. Кажется, что он не здесь, а где-то далеко, хотя я слышу, как он грохочет посудой на кухне. Сестра вернулась домой из Лондона, потому что врач посоветовал собрать родных. Мама не жалуется, но я вижу, как она морщится от боли. И каждый раз мое сердце сжимается. Мы не говорим с ней об этом, но обе знаем. Папа с сестрой тоже знают. Осталось недолго.

Мама простирает руку ко мне, показывает, что хочет, чтобы я подошла ближе. Она вся исхудала, кожа обтягивает череп, как маска. Я осторожно ложусь рядом и обнимаю ее, стараясь не причинить ей неудобства. Скоро я уже не смогу ее обнять. И как я ни сдерживаю слезы, они льются. Мама гладит меня по руке.

– Ты уже по мне скучаешь?

Я не хочу плакать, не хочу делать ей еще больнее. Но ничего не могу с собой поделать. Слезы заливают лицо. Я молча киваю.

– Ты же знаешь, что я всегда буду рядом. Даже потом. После.

Я знаю, что мама хочет меня утешить, но все равно по коже бегут мурашки.

– Не говори так, – бормочу я, – пожалуйста, это неправда.

– Но это правда, Элена. Это никакие не выдумки. И речь не о религии или суевериях, а о нас и о том, что нас связывает. Я – в твоих мыслях, когда ты этого хочешь, так долго, как пожелаешь. Пока ты помнишь, я есть.

* * *

Во сне я вспоминаю последние дни с мамой и просыпаюсь с мокрым от слез лицом. Я поднимаю руку, чтобы утереть их, но понимаю, что все мое лицо залито липкой красной жидкостью. Это не слезы, это кровь. Сквозь красную пелену я вижу Веронику, склонившуюся надо мной, и вспоминаю, где нахожусь. Это не сон, понимаю я, я не сплю… она, она хочет…