С окраин империи. Хроники нового средневековья - Умберто Эко

Эко: Понимаю тебя, Ренцо. Человеку свойственно, что перед лицом жестоких деяний, когда юных дочерей отнимают у любящих родителей, возникает мысль об отмщении и о крайних мерах защиты. Я тоже отец и часто спрашиваю себя, как бы я поступил, если б мой сын был убит неизвестными похитителями и повинный в этом попал мне в руки прежде, чем к стражам порядка.

Ренцо: И как бы ты поступил?

Эко: Моим первым желанием было бы его убить. Но я бы остановил сей порыв, сочтя, что мою отчаянную боль скорее исцелит наказание длительной пыткой. Я бы отвел его в безопасное место и принялся бы выкручивать ему яйца. Затем я бы взялся за ногти, заправляя под них тончайшие ростки бамбука, как, по рассказам, поступают жестокие восточные народы. Затем я бы оторвал ему уши и терзал бы ему голову оголенными электрическими проводами. После подобных ужасных и кровавых забав я бы почувствовал, что боль моя если и не утихла, то насытилась жестокостью. И я бы доверился судьбе, понимая, что моему разуму никогда не обрести прежний мир и равновесие.

Ренцо: Вот видишь…

Эко: Да, но я бы немедленно сдался стражам, чтобы меня заковали в кандалы и устроили показательное наказание. Я все-таки совершил преступление, лишив человека жизни, то есть содеял недолжное. Оправданием мне было бы то, что между болью осиротевшего отца и безумством мало разницы, я бы молил о частичном снисхождении. Но я бы никогда не просил государство заменить меня еще и потому, что государству не требуется утолять свои страсти, а требуется лишь подтвердить, что в любом случае лишать жизни – зло. Следовательно, государство не должно лишать жизни, чтобы научить, что лишать жизни – плохо.

Ренцо: Мне знакомы сии доводы. Возобновления смертной казни требуют двуличные люди, приравнивающие порядок к террору и мечтающие, чтобы вернулись дни злоупотреблений. Однако намедни я прочел в одной из крупнейших газет пространную, миролюбивую статью сурового философа, который, взвесив все за и против, вопрошает с мудрым лукавством, не следует ли перед лицом столь тяжких преступлений возродить по воле государства право назначать высшую меру наказания, дабы успокоить и защитить граждан. Ведь смертная казнь обладает отчасти сдерживающей силой, то бишь внушает страх иным злодеям, в то время как современные тюрьмы, места неутомительного перевоспитания и доступных развлечений, более не способны остановить руку убийцы.

Эко: Я слыхал подобные рассуждения. Кажется, они убедят кого угодно. Однако, возможно, тебе не знаком другой философ, многому научивший всех нас, а также философов, выступающих за возвращение смертной казни. Некий Кант напомнил нам, что людей следует непременно рассматривать как цель, а не как средство…

Ренцо: Прекрасное предписание.

Эко: Так вот, если я убью Каина, чтобы тем самым предупредить N., разве я не использую Каина как средство предупреждения N. ради защиты всех прочих людей от возможных поползновений N.? А если разрешено использовать Каина как послание N., отчего ж не использовать Самуила, чтобы изготавливать мыло для Адольфа?

Ренцо: Но ведь это отнюдь не одно и то же. Каин совершил преступление, посему справедливо, что он понесет равное ему наказание – не ради мести, а ради справедливости, отстаивающей равенство наказания преступлению. Самуил невиновен, чего не скажешь о Каине.

Эко: Значит, ты больше не думаешь, что Каина нужно убить, чтобы напугать N., а полагаешь, что Каин должен претерпеть муки, равные тем, что претерпела его жертва?

Ренцо: И то и другое. У меня есть право использовать Каина как средство, ведь, поскольку он более не достоин рассматриваться как самостоятельная цель, его смерть поможет избежать новых смертей. Всем известно, что в наказание надобно причинять не меньшие страдания, чем те, что претерпела жертва наказуемого. Государство – гарант для граждан, оно использует суровые весы закона. И ежели, чтобы гарантировать безопасность, полезен абстрактный, суровый и возвышенный талион, да будет так, ибо в нем содержатся крупицы древней мудрости. Государственный талион – не месть, а торжество геометрии.

Эко: Я не гнушаюсь древней мудростью. Однако скажи мне, о Ренцо, раз ты разделяешь столь суровое и сверхчеловеческое видение закона и допускаешь, что смерть от руки государства – не убийство, а равное возмездие, если бы государство, бросив жребий или применив ротацию, обязало бы тебя убить того, кто совершил убийство, ты бы согласился?

Ренцо: Я бы не смог отказаться. И душа моя была бы спокойна. Всякий, кто выступает за смертную казнь, должен быть готов исполнить ее, будь на то поручение общества.

Эко: Тогда скажи мне, есть ли столь же мерзкие и ужасные преступления, как человекоубийство? Что бы ты сказал о том, кто, вместо того чтобы убить твоего малолетнего сына, совершил бы над ним с нечеловеческой жестокостью акт содомии, из-за чего тот бы навеки остался несчастным безумцем?

Ренцо: Это было бы равное, если не худшее преступление.

Эко: А если бы действовал принцип государственного талиона, не следовало бы с благословения закона подвергнуть и его насильственной содомии?

Ренцо: Сейчас, когда ты заставил меня над этим задуматься, я, разумеется, соглашусь.

Эко: А если бы государство попросило тебя, бросив жребий или применив ротацию, подвергнуть его содомии, ты бы согласился это исполнить?

Ренцо: Ну уже нет! Я все же не сексуальный маньяк!

Эко: Так неужели ты маньяк-убийца?

Ренцо: Не путай меня! Я заявляю, что второй поступок вызвал бы у меня раздражение и отвращение.

Эко: А разве первый подарил бы тебе наслаждение и садистскую радость?

Ренцо: Не надо приписывать мне то, чего я не говорил. Убивая, я бы не причинил себе вреда, а осуществляя акт, вызывающий у меня отвращение, я бы испытал неприязнь и боль. Государство не может требовать, чтобы ради наказания злодея я бы и сам пострадал.

Эко: То есть ты говоришь, что не желаешь, чтобы тебя использовали как средство.

Ренцо: Еще чего!

Эко: Но при этом ты бы использовал живого человека, причинив ему смерть как средство запугивания других людей.

Ренцо: Да, но ведь он, совершив злой поступок, стал меньшим человеком, чем остальные… Или нет?

Эко: Нет. И меня тревожит то, что те, кто рассматривает его как меньшего человека, одновременно выступают против аборта, утверждая, что человек – всегда человек, даже когда это всего лишь зародыш. Разве они не впадают в противоречие?

Ренцо: Ты меня вконец запутал. А как же законная самооборона?

Эко: В ней присутствуют двое, первый пытается низвести второго до роли средства, второй уклоняется от подобного произвола. По возможности не убивая первого, но при необходимости мешая ему причинить зло. В подобном случае право невинного преобладает над правом виновного.

Но казнящее виновного государство не препятствует ему отныне действовать, повторяю, оно использует его как простое средство. А когда ты используешь человека как средство, допуская, что некоторые люди – меньшие люди, чем остальные, исчезает суть контракта, на котором держится государство. Так и спор об аборте не сводится к вопросу, законно ли убить человека, а к тому, человек ли плод и подчиняется ли сокрытое в глубине утробы законам общественного договора или оно принадлежит материнскому чреву.