Конец лета - Розамунда Пилчер

– Что-то случилось?

Синклер продолжал молчать, опустив голову, и только тут я заметила, как сильно он побледнел.

Охваченная ужасом, я пролепетала:

– Синклер?

Он протянул мне газету. Это был местный вечерний выпуск, наверное прихваченный им в баре. Я пробежала взглядом заголовки, узнав о дорожных происшествиях. На следующей полосе красовалась фотография нового члена городского муниципалитета, потом на глаза попалась колонка, посвященная какой-то девушке из Трумбо, преуспевшей в Новой Зеландии. И тут на последней странице, в нижнем правом углу, я прочла...

«СМЕРТЬ ИЗВЕСТНОЙ ГОРНОЛЫЖНИЦЫ

Вчера, рано утром, в частном лондонском доме на Кроули-Корт было обнаружено тело мисс Тессы Фарадей. Мисс Фарадей, которой недавно исполнилось двадцать два года, в прошлом году выиграла женский чемпионат по скоростному спуску...»

Буквы запрыгали и куда-то пропали. Я закрыла глаза, пытаясь опровергнуть ужасное известие, но в наступившей темноте мне стало еще хуже. Я поняла, что от себя не убежишь. «Она сказала, что примет меры, – всплыли в памяти слова Синклера. – У нее довольно богатый сексуальный опыт. Она разумная девушка».

– Но она убила себя, – тупо пробормотала я.

Когда я открыла глаза, Синклер сидел в той же позе.

– Ты догадывался, – услышала я свой глухой голос, – о каких мерах она говорила?

– Я решил, будто она собирается избавиться от него, – тупо ответил он.

Внезапно мне все стало ясно.

– Она не боялась завести ребенка. Эта девушка не из таких. Она свела счеты с жизнью, так как поняла, что ты ее больше не любишь и собираешься жениться на другой.

Синклер резко повернулся ко мне и в ярости крикнул:

– Замолчи и ничего не говори о ней! Слышишь? Не смей ничего говорить. Ни одного слова. Ты ничего не знаешь, и не тебе судить. Ты не понимаешь, тебе не дано этого понять.

Накричавшись, он включил зажигание, снял машину с тормоза и с визгом развернул «лотус» на площади. Автомобиль пронесся по городской улице и выехал на дорогу, ведущую в «Элви».

Синклер был пьян, или испуган, или убит горем, или шокирован. А может быть, все слилось воедино. Тому, кто лишился инстинкта самосохранения, было уже не до соблюдения правил дорожного движения. Казалось, что за Синклером гнались тысячи демонов, и скорость оставалась его единственной надеждой на спасение.

Мы вихрем пронеслись по узким улочкам какого-то поселка и помчались в ночную мглу. Действительность перестала для меня существовать, уступив место белой разметке шоссе и сигнальным огням, слившимся в одно яркое расплывчатое пятно. Никогда прежде я не испытывала такого физического страха. Я стиснула до боли зубы, а моя нога с такой силой давила на воображаемый тормоз, что еще немного, и я бы вывихнула ее. Миновав последний поворот, «лотус» выскочил на участок, где шли ремонтные работы. Вдали замаячил зеленый свет, и, чтобы успеть на него, Синклер еще сильнее нажал на газ. Мои губы невольно зашептали: «Господи, пусть загорится красный. Немедленно! Господи, пусть загорится красный!»

Когда до переезда оставалось ярдов пятьдесят, случилось чудо. Вспыхнул красный сигнал светофора. Синклер затормозил, и в этот момент я приняла решение. Под пронзительный визг шин машина остановилась, и я, дрожа с головы до пят, распахнула дверцу и выскочила из салона.

– Ты куда? – рявкнул Синклер.

Я неподвижно стояла под дождем, и свет фар медленно движущихся навстречу машин выхватывал меня из темноты, как мотылька.

– Мне страшно, – призналась я.

– Садись, пожалуйста, – попросил он. – Ты промокнешь.

– Я пойду пешком.

– Но это четыре мили...

– Я хочу пройтись.

– Дженни... – Синклер протянул руку, чтобы втащить меня обратно в машину, но я увернулась. – Что с тобой?

– Я уже сказала тебе. Мне страшно... А вот и зеленый зажегся. Поезжай, не задерживай движение.

В подтверждение моих слов засигналил фургон, остановившийся за машиной Синклера. Клаксон прозвучал так резко и требовательно, что в другое время и в другом месте мы с Синклером сразу бы расхохотались.

– Хорошо, – кивнул Синклер. Его пальцы коснулись ручки дверцы. – Знаешь, Дженни, в одном ты оказалась права.

– В чем же?

– В отношении ребенка Тессы. Он был от меня.

Я заплакала. Слезы, смешиваясь с каплями дождя, ручьем текли по лицу, а я ничего не могла с собой поделать. Мне нечего было сказать Синклеру, и помочь ему я тоже ничем не могла. Но вот дверца захлопнулась, разделяя нас, и «лотус» сорвался с места, объезжая ограждения и сигнальные огни, стремительно мчась туда, где темнел мост.

Словно сумасшедшая шарманка из ночного кошмара в моей голове, неведомо почему, зазвучала любимая мелодия маленького Синклера, и в эту минуту я пожалела, что опустила его одного.

Весело шагаем по дороге,

Как легко несут нас ноги.

Взявшись за руки, идем...

Золотистый «лотус» взлетел на мост, габаритные огни исчезли за поворотом, и в следующую секунду до меня донесся визг покрышек, соприкоснувшихся с мокрым асфальтом. Затем раздался скрежет металла и звон стекла. Ничего не соображая, я бросилась вперед по лужам к горящей надписи «Опасность», но в этот момент за мостом послышался глухой удар, и темная ночь на моих глазах озарилась красным пламенем.

Только после похорон Синклера я смогла откровенно потолковать с бабушкой. До этого ни о каком разговоре не шло и речи. Мы обе были в шоке и инстинктивно старались не упоминать Синклера, словно страшась того, что наше изо всех сил сдерживаемое горе вырвется наружу. К тому же на нас свалилось множество самых разных дел, связанных с приемом огромного количества людей, в первую очередь Гибсонов, садовника Уилла, священника, Джеми Дрисдейла, столяра Трумбо. В черном костюме и с выражением набожности на лице старика было не узнать. Тянулись долгие допросы в полиции, раздавались бесчисленные телефонные звонки, шли цветы и письма... письма... письма... Мы с бабушкой старательно отвечали на них, но потом не выдержали, и груда нераспечатанных конвертов так и осталась лежать на медном подносе в холле.

Бабушка, принадлежащая к поколению, которое не страшится самого факта смерти и, следовательно, спокойно воспринимает ее атрибуты, настояла на том, чтобы похороны прошли в старых традициях. Она стойко держалась все это время, даже когда Хеймиш Гибсон, отпущенный из полка на побывку, исполнил «Лесные цветы» на волынке. Бабушка пела вместе со всеми церковные гимны, потом провела на ногах около часа, пожимая руки даже тем, кто принимал самое скромное участие в столь скорбном деле.

Но на самом деле бабушка смертельно устала. Миссис Ламли, измотанная переживаниями и долгой панихидой, поднялась к себе в комнату, чтобы дать отдохнуть распухшим ногам, и я сама разожгла камин в гостиной, усадила бабушку возле огня и пошла на кухню готовить чай.