Наковальня льда - Майкл Роэн

Поэтому его существование было суровым, даже еще более суровым, чем в детстве, а ведь с тех пор он провел много лет в достатке и уюте. Болота действительно оказались зловещим и опасным местом. В разгар лета они превращались в раскаленное горнило — туманное, зловонное и населенное полчищами насекомых. Странные рыбы копошились, словно черви, в мелких озерцах с тухлой водой, из чавкающей грязи поднимались пузыри горючего газа. Высокая трава желтела и высыхала, опасные промоины покрывались обманчиво крепкой коркой засохшего ила, проваливавшейся под ногами. Дорога сияла как зеркало под колышущимся воздушным занавесом, и путешественники, приближающиеся или удаляющиеся по ней, казались призраками, приходящими из ниоткуда и уходящими в никуда. Но, несмотря на это, с наступлением осени Альв начал уходить все дальше от кузницы, изучая окрестности. Он не беспокоился о том, что может пропустить посетителя: на плоской равнине его острое зрение позволяло ему издалека различить любого, кто двигался по насыпной дороге.

Сначала Альв искал лучшие места для рыбалки и охоты и нашел их. Но он также не забыл, что на таких огромных болотах можно найти залежи хорошего железа, хотя никто не понимал, как оно там образуется. В одном из таких странствий, вооруженный граблями собственного изготовления, он обнаружил место, названное им впоследствии Полем Битвы. То было широкое заболоченное пространство, начинавшееся примерно в двух лигах от первого островка на Великой Дамбе. Альв так и не узнал, где оно заканчивается; возможно, оно простиралось до самого сердца гиблых топей. Оно было покрыто густыми зарослями черного камыша, чьи жесткие копьевидные листья могли оставить глубокие порезы на незащищенной коже. Хуже того, всю местность усеивали широкие и мелкие впадины до ста шагов в диаметре. По-видимому, они отмечали путь какого-то подземного водотока, ибо были до краев наполнены жидкой грязью, засасывавшей все, что попадало туда, подобно гигантской ненасытной пасти. Впадины не оставались на одном месте, но меняли свое положение с каждой неделей, как будто подземная вода постоянно искала новые русла. Впервые Альв обнаружил их существование, провалившись сквозь тонкий слой гниющей растительности, и смог выбраться лишь потому, что вовремя ухватился за свои грабли. Немного отдышавшись, он решил, что в таких промоинах может найтись железо, и принялся шарить граблями в жидкой грязи. С третьего захода зубья подцепили что-то твердое, но определенно не похожее на кусок железной руды. Альв сильно потянул, ожидая увидеть полусгнивший корень или ветку дерева, и вытащил остатки нагрудной пластины странного вида, с которой свисали проржавевшие кольчужные звенья. Однако сохранившийся металл представлял кое-какую ценность, поэтому он взял пластину, не особенно задумываясь о ее происхождении. Через пару сотен шагов он извлек из вязкого ила большой комок водорослей. Разобрав спутанные стебли, Альв нашел наконечник стрелы и шишак железного шлема, опять-таки неизвестной ему работы. Он прошелся граблями по следующей промоине и снова обнаружил доспехи. К его ужасу, внутри оказался безголовый труп, потемневший и усохший, но хорошо сохранившийся в трясине. Альв столкнул останки в промоину и поспешно покинул это место. Но вскоре он преодолел свое отвращение в достаточной мере, чтобы вернуться: гиблые топи оказались настоящей кладезью металла. Когда-то здесь развернулось великое сражение, а возможно, несколько сражений. Тела павших засосала трясина, однако бесконечное брожение болотных газов порой выносило на поверхность много печальных останков. Однажды Альв нашел целый фургон, наполовину выпиравший из илистого бочага; обрывки парусины болтались на металлических обручах каркаса, а с передка свисали остатки кожаной упряжи. Он осторожно добрел до фургона по зыбким кочкам и обнаружил внутри тела мужчины, женщины и двоих детей. Их волосы сверкали золотом под наносами ила, хотя одежда давно расползлась в клочья. В одной руке мужчина сжимал шнур из сыромятной кожи, который когда-то служил поводьями, но другая хваталась за обломок стрелы, торчавшей из груди.

— Вы бежали, — вслух обратился Альв к потемневшим мертвым лицам. — Кто знает, от кого и почему? Но они застрелили тебя, человече, и твоя повозка въехала в болото. Потом они обрубили упряжь, забрали лошадей и оставили тебя и твоих родных тонуть в…

К его глазам подступили слезы. В неожиданном порыве отвращения он пригнулся, подпер спиной гнилое дерево, резко выпрямился и одним мощным усилием опрокинул повозку в жидкое сердце промоины. Перевернутый фургон медленно погрузился в ил вместе со своей ужасной ношей.

— Спите спокойно, — хрипло произнес он под шелест травы, колыхавшейся на ветру. — Спите и забудьте. На свете и так достаточно зла, спокойно разгуливающего при свете дня.

Поздней осенью, когда дни угасали, едва успев начаться, болота стали еще более жутким местом. Землю хлестали дожди, превращавшие некогда прочные тропы в раскисшее месиво. Певчие птицы смолкли; лишь унылый посвист ржанок и куликов да отдаленные крики морских чаек разносились над плоской равниной. С моря накатывались туманы, покрывавшие землю густой пеленой, над которой, как мертвые пальцы, торчали редкие верхушки деревьев. Туман полнился странными, зловещими тенями. Некоторые из них двигались сами по себе — удлиненные, темные силуэты, бредущие рядом с Альвом или за его спиной, куда бы он ни сворачивал. По ночам под плотной пеленой черных облаков разносились крики, от которых кровь стыла в жилах; в сумраке за дамбой танцевали призрачные огни, и стонущий ветер колотил в дверь кузницы огромной невидимой рукой. Альв заложил дверь тяжелым засовом и редко выходил наружу. Выглянув однажды в ясную, холодную ночь, он увидел громадную фигуру, серовато поблескивавшую в звездном свете и легко скользившую над заиндевевшей травой, словно дым на ветру. Он стоял, обратившись в камень, пока видение не миновало, затем медленно попятился в дом, тихо запер дверь и привалился к стене, дрожа всем телом.

Вскоре после этого осень перешла в темную, морозную зиму. Однажды, устраиваясь на ночлег, Альв услышал отдаленный стук копыт и скрип тележных осей: с севера приближался караван. Он встал, подошел к двери и стал смотреть, как огоньки медленно ползут по дороге. То был небольшой отряд — восемь-девять повозок и карета. Альв обрадовался, когда узнал, что его труды будут еще меньшими — в оси передней повозки сломалась шпилька, которую он заменил на новую из имевшихся запасов за несколько минут работы. Он повернулся, собираясь унести ломоть окорока и небольшой мех с вином, полученный в оплату, но когда карета подъехала к кузнице, невольно скосил глаза. За приоткрытым окошком покоилась изящная рука; широкий рукав сдвинулся под порывом ветра, и из темноты блеснул золотой браслет.

То, что принадлежит этой девушке, принадлежит Лоухи…

Альв замер, охваченный смятением. Если это Кара… но вдруг это Лоухи? Почему Лоухи едет на юг? Он вспомнил, как Ингар называл ее: «Заговорщица, возмутительница спокойствия. Возможно, знатная леди из Южных Земель…» Значит, она возвращается туда?

Когда карета поравнялась с ним, Альв вытянул шею, напрягая зрение, и различил внутри еще один силуэт. Лицо женщины, сидевшей у окна, было окутано чем-то светлым. Волосы или белый капюшон? Женщина не видела его; она смотрела прямо вперед, в сторону дамбы. Стоит только окликнуть ее… и рискнуть встретиться с Лоухи. Это, пожалуй, было не менее опасно, чем встреча с мастером-кузнецом. Сомнение удержало Альва на месте в тот решающий миг, когда карета проезжала мимо, а затем он увидел, как бледное лицо повернулось назад; кто бы ни была эта женщина, она глядела на него, не узнавая. Альв застыл как вкопанный. Лишь теперь он понял, как велики были перемены, вызванные в нем лишениями и тяжким трудом последних месяцев. Стыд горьким комком подкатил к его горлу. Даже если бы это была Кара, он бы не осмелился заговорить с ней. Карета катилась все дальше. Когда караван выехал на дамбу, послышался стук захлопывающегося окошка. В отчаянии он отвернулся, проклиная себя за трусость. Вскоре топот копыт и скрип колес затихли в отдалении.