Тайна замка Вержи - Елена Михалкова

Ведьма хлопнула в ладоши и усмехнулась:

– В том-то вся и беда. Опасность нужно распознавать загодя, лягушонок. Еще тогда, когда тебе тепло и хорошо, а впереди ждет уютное глубокое болото. Но кто думает о смерти в такие минуты, правда? А уж лягушка вообще ни о чем не думает. Ведь это всего лишь пупырчатая тварь. Но когда она вспоминает, что нужно идти дальше, у нее уже нет сил сдвинуться с места. Она поджарилась, как лепешка на сковороде.

Ведьма помолчала и вдруг щелкнула пальцами:

– Лепешка. Вот чем я тебя попотчую!

– Я хочу только воды…

Но старуха будто бы и не слышала ее – ушла, бренча ведром, и вскоре принялась громыхать кастрюлями у дальней стены.

«Если меня и съедят, то не сейчас», – равнодушно подумала Николь. Страха в ней больше не осталось. Как если бы его долго зачерпывали и поднимали наружу из темных глубин души, выплескивая ковш за ковшом, а потом снова попытались зачерпнуть – а страха-то и нету. Закончился.

Николь закрыла глаза. Собственное нагое тело казалось ей невесомым и бесплотным. Быть может, ведьма решила раскормить свою пленницу, как раскармливают гуся?

Что ж, тогда до рождества можно ни о чем не беспокоиться.

Собственное безразличие мимолетно удивило Николь. Почему она не ломает себе голову над тем, что случилось, когда ведьма утащила ее в могилу? Почему не обдумывает, как сбежать? Почему не хочет даже взглянуть на раненую руку? И безумный маркиз де Мортемар не занимает больше ее мыслей.

Может быть, это она – лягушка на камне? Ну и пусть. Кто знает, отчего они засыпают, эти несчастные лягушки. Что, если на них снисходит озарение и они внезапно понимают, что зря тратили свою жизнь на прозябание в болоте? И под согревающими лучами солнца, благословляя его, радостно принимают смерть.

На этот раз собственные рассуждения ужаснули Николь. Святой Франциск, она набралась ереси от Венсана Бонне!

– Хочешь ты или нет, а подкрепиться тебе придется.

Старуха со стуком поставила на пол рядом с топчаном чашку и миску. В миске чернело что-то, по форме и впрямь напоминавшее лепешку, но только не из тех, что съедобны – во всяком случае, если речь идет о людях, а не о червяках. Николь разом забыла лягушек.

– Мне нужно съесть это?

– На вид не очень, – согласилась ведьма. – Разевай рот.

В мучительных попытках найти способ увильнуть от старухиного лакомства, Николь вдруг вспомнила слова Алисы де Вержи. «Хорошие манеры открывают любые двери», – не раз повторяла графиня дочерям.

Призвав на помощь всю свою любезность, Николь произнесла, подражая благородной госпоже:

– Благодарю тебя. Я бы предпочла что-нибудь другое.

Ведьма хмыкнула, подняла к ней желтое лицо и предложила:

– Лапку жабы? Хвост гремучей змеи? Коготки саламандры?

У девочки мелькнуло подозрение, что над ней потешаются. Но старуха выглядела серьезной и говорила так учтиво…

Взбив подушку, ведьма посадила ее повыше. Длинными сухими пальцами, коричневыми от въевшегося травяного сока, она стала отламывать кусочки от лепешки и подносить их к губам девочки.

Первый кусок Николь проглотила, зажмурившись от брезгливости. Но оказалось, что вкус хоть и не слишком приятный, но и не тошнотворный.

– Жуй тщательно, – посоветовала ведьма. – После всего, что случилось, не слишком-то умно было бы умереть, поперхнувшись крошкой, верно?

– Смерть нас не спрашивает! – слова Венсана Бонне сорвались с губ Николь раньше, чем она успела подумать.

Вообще-то лекарь говорил не совсем так. Жизнь спрашивает нас, смерть – нет. Когда Николь поинтересовалась, что это значит, он объяснил: пока ты жив, можешь выбирать. Только смерть отнимает у тебя эту возможность.

Не слишком-то Николь ему тогда поверила. Разве может она выбрать, служить ей Элен или нет? Вот то-то и оно.

Старуха пристально посмотрела на нее своими виноградными прозрачными глазами.

– Смерть? Не спрашивает, верно. Иначе вряд ли ты выбрала бы помереть в лесу, затравленная паршивыми псами.

– Собак у них не было, – тихо возразила Николь.

– А кто сказал, что я о собаках?

Она поднесла к ее губам чашку с отваром.

– Пей, не болтай.

Снова этот запах от ее ладоней – свежий и горький, отгоняющий дурные сны и плохие мысли.

– Он снился мне сегодня, – вслух подумала Николь.

– Кто?

– Маркиз де Мортемар.

– Сегодня? – хмыкнула старуха. – Как бы не так.

Николь непонимающе уставилась на нее.

– Я притащила тебя сюда, когда была гроза. Позапрошлой ночью. И с тех пор ты не просыпалась.

Девочка чуть не поперхнулась лепешкой.

Ведьма хлопнула ее по спине – удар вышел чувствительный, будто лопатой приложили, – и успокаивающе заметила:

– Это хорошо. Крепкий сон лечит тело и душу. А у тебя болело и то, и другое.

Она проследила, чтобы Николь выпила отвар до последней капли, и обтерла ей губы чистой тряпицей.

– Может быть, в этом месте время течет по-другому? – Николь никак не могла поверить, что прошло больше суток. Ведь пропал же когда-то трубадур Гильом Шестипалый, заслушавшись песней феи. Пока фея пела, лист, упавший с макушки дуба, успел лишь опуститься на траву рядом с Гильомом, а у людей минуло двести лет.

– В этом месте? – хмыкнула старуха. – Уж не думаешь ли ты, что попала в рай?

Николь покачала головой:

– Вряд ли там так паршиво кормят.

Ведьма затряслась от смеха.

– Твоя правда, лягушоночек! Хоть мне и не доводилось бывать в раю, но думаю, что кушанья там будут повкуснее этих.

Она сгребла посуду и ушла.

Безразличие, охватившее было Николь, рассеялось без следа. То ли помогла лепешка, больше похожая на лекарство, чем на еду, то ли крепкий травяной отвар. И тело, еще недавно невесомое, как стрекозиное крылышко, понемногу налилось тяжестью.

И все-таки, где она?

Последнее, что помнила Николь, – короткий полет, закончившийся ударом о всхлипнувшую размокшую землю. Едва ее тело коснулось дна, со всех сторон потянулись растопыренные лапы, вылезающие из стен могилы. Потом сверху возникло лицо с белыми космами, в нос ударил тяжелый запах мертвечины – и все закончилось.

Николь заскреблась на постели, пытаясь подняться.

– Эй, лягушоночек, – окликнула старуха. – Что это ты задумала?

Медвежья шкура тяжела, как могильная плита! Николь со стоном свалила на пол покрывало и села на топчане. Босые ноги окунулись в пушистый мех.

– А ну стой!