Колодец забытых желаний - Татьяна Устинова

— Вероника Павловна Башилова.

— Так дело вот в чем. Вероника Павловна, говорят, сын вашсегодня на работу не вышел, и вообще в последнее время находился в скверномрасположении духа, и что человек он замкнутый, нелюдимый.

— Ну и что?! — закричала Вероника. — Это преступление?!

— Само по себе, конечно, нет, не преступление, но поговоритьнам с ним все равно поскорше бы надо. Вы это понимаете?

— А вы понимаете, что фактически уже обвиняете в чем-томоего сына?! Вы еще и понятия не имеете, а уже обвиняете!

— Я никого не обвиняю, — голос стал вкрадчивым, — и вы ненервничайте, Вероника Павловна, понапрасну.

— Как же мне не нервничать, когда вы какими-то загадкамиговорите — и что он замкнутый, и что на работе не был! Он иногда отпрашиваетсяу Марьи Трофимовны и выходит в свой выходной.

— Но на этот раз он ни у кого не отпрашивался! Вы нас-тотоже поймите правильно. Вероника Павловна! У вас свои проблемы, у нас свои.

— Да не хочу я вас понимать, не могу я вас понимать! И какэто вам в голову пришло, что Федор может быть во что-то замешан?!

— Да уж вот пришло! — объявил голос в трубке. — Так что,Вероника Павловна? Будем вспоминать или не будем вспоминать?!

— Да что вспоминать-то, господи ты боже мой!

— Ну, адресочки какие-нибудь. Телефончики.

Вероника совсем обессилела.

— Какие адресочки-телефончики?

— Да где нам сейчас искать уважаемого Федора АлексеевичаБашилова? Где он может быть? Наверняка есть дружки армейские, подругизадушевные, клубы, бары, рестораны!

— Он не служил в армии! И в рестораны не ходит! — крикнулаВероника. — И нет у него никаких дружков, и не было никогда, я вообще не знаю,на что вы намекаете!

— Да я не намекаю, я так прямо и спрашиваю!

— Нет у него ни дружков, ни подруг! Если хотите, я сейчасприеду, а Федор тут ни при чем! Ни при чем!

— Ну, это мы еще посмотрим, а приезжать вам пока незачем,гражданка Башилова. Мы вас сами навестим, когда такая необходимость нарисуется,а вы, если сынок ваш объявится, попросите его нам позвонить! — Тут голос сталласковый, медовый, и Вероника поняла, что дело плохо. — И лучше бы вы, мамаша,объяснили ему доходчиво, что с правоохранительными органами нужно сотрудничатьи оказывать им всякое содействие! Чтобы он сгоряча в бега не ударился и неприхватил бы с собой чего лишнего!

— Чего… лишнего?

— Да того, что на лишний срок бы тянуло! — сказал голос,утративший свою медовость. — И телефончик запишите мой! А когда будете говоритьс ним, скажите, что в его интересах объявиться как можно быстрее!

Мертвой рукой Вероника нащупала огрызок карандаша и какую-топыльную бумажку, которая болталась в вазе на случай, если придется записатьтелефон, и записала цифры, которые диктовал голос.

А потом в трубке стало пусто.

Вероника тяжело поднялась с дивана и стала ходить, потираягорло и поглядывая на бумажку с цифрами.

— Феденька, — вдруг остановившись, сказала она, и глаза ееналились слезами, — Феденька, миленький, что у тебя могло случиться?!

Она заплакала бы, наверное, но страх был так огромен, чтоона не решилась заплакать, закусила губу и продолжала ходить, держась за горло.

Где он может быть?! Какие подружки?! Какие бары?!

Он встречался с какой-то девчонкой и даже время от времениночевал у нее. Но мать не знала ни адреса, ни телефона, и он не считал нужнымпосвящать ее в свою личную жизнь. Она его прощала. Она не сердилась. Онасовершенно точно знала, как это важно в двадцать пять лет — своя личная жизнь.

А теперь его ищут, и страшные слова, которые кто-то,неизвестный и гадкий, говорил ей по телефону, слышали все сотрудники музея,строгая Марья Трофимовна слышала совершенно точно!

Она меня теперь со свету сживет, мимолетно, как о чем-тосовсем не важном, подумала Вероника. Она меня терпеть не может.

Нужно ехать, пронеслось у нее в голове следом. Нужно ехать вмузей. Быть там, слушать и смотреть, изо всех сил убеждать их, что Федор неможет быть ни в чем виноват, не может, и все тут!

На ходу срывая с себя фартук, она ринулась в кухню, потомучто оттуда вдруг потянуло паленым, — и вовремя! Масло на сковородке горело,валил черный дым, моментально впившийся в глаза и ноздри, и казалось, что наплите разорвалась дымовая шашка.

Вероника фартуком схватила с огня сковородку, и раскаленнаяручка даже через тряпку так обожгла ладонь, что она вскрикнула и урониласковороду. Масло пролилось, задымилось и на полу, и она ринулась к раковине,выхватила оттуда кастрюлю с водой и плеснула на пол.

Зашипело, повалил пар, и Вероника плеснула еще. Невыносимовоняло горелым, и, кашляя, она добралась до форточки и распахнула ее. Но этогопоказалось ей мало, и она стала открывать окно, сдирая наклеенные для утепленияполоски кальки. Окно, законопаченное по-зимнему, открывалось неохотно, но вконце концов все-таки открылось, и она, навалившись грудью на подоконник, хватиламорозного воздуха.

Дым медленно уходил вверх, а от окна в кухню валили клубыморозного, холодного воздуха.

Хорошо, что в раковине оказалась кастрюля! Гороховый суппригорел, и она поставила кастрюлю отмокать!

Не обращая внимания на валяющуюся сковородку, на разлитую пополу темную воду, перемешанную с горелым маслом, Вероника метнулась в комнату истала трясущимися руками тащить из гардероба одежку, чтобы ехать в музей.

— Господи, спаси и помилуй, — повторяла она то и дело, —господи, спаси и помилуй нас, грешных!..

В дверь позвонили, и от неожиданности она со всего размахуплюхнулась на диван, так и не натянув до конца штанину брюк из волосатой итолстой, как шинель, ткани.

— Федя! — вскрикнула Вероника. — Феденька!..

Чуть не падая, она ринулась в прихожую и, даже не взглянув вглазок, распахнула дверь.

— Здорово, маманя! — сказал первый из вошедших, коренастыйкрепыш, и, по-хозяйски отстранив с дороги Веронику, пошел в квартиру, щурясь настены. Второй двинулся за ним.

— Вы… вы кто?! — крикнула Вероника, и тот, второй, впечаталей в лицо пятерню. Грязная перчатка надвинулась на нее, как будто сама по себе,стало больно глазам и щекам, и Вероника завалилась под вешалку.

— Ну чего, маманя? — громко сказал первый из комнаты. —Будем за жизнь с тобой базарить!

— Вы… кто? — прохрипела Вероника из-под вешалки.

— Да никто! Базарить, говорю, будем, маманя?!