К югу от Вирджинии - Валерий Бочков

– И тот бродяга у озера? Тоже плохой человек? – спросила она.

Хильда молча кивнула.

Полина впилась ногтями в рыжий бок апельсина, подцепила корку, начала чистить, толстая кожура брызгалась во все стороны. Очистив до половины, положила на стол, подошла к окну. Здоровяк в бейсбольной кепке продолжал швырять камни, теперь в воробьев.

– С тобой? Кто это?

– Большой Райан, – небрежно, как о соседской собаке, отозвалась девчонка.

Полина вспомнила: молчун Райан Дикс, прыщавый битюг с последней парты. У него было странное прозвище Глина.

– Хильда? – спросила Полина. – А зачем ты носишь очки? У тебя ведь хорошее зрение.

Девчонка удивленно дернула головой, медленно сложила дужки очков, сунула очки в боковой карман куртки.

– Вы когда-нибудь были в сумасшедшем доме? – тихо спросила она. – В психушке?

Полина растерялась.

– Там был старик, Стивен… а может, и не старик, – Хильда грустно усмехнулась. – Когда тебе нет двенадцати, все старше двадцати кажутся стариками. Он называл себя человек-ключ. Он подходил к стене, стучал в нее и говорил: «Ты дверь, я ключ». Кажется, он не спал. Вообще не спал. Он ходил и стучал, ходил и стучал: тук-тук-тук. Тук-тук-тук.

Хильда прижала ладони к вискам и затрясла головой. Полина молча с испугом следила за ней. Хильда подняла на нее светлые глаза с темными точками зрачков.

– Я и сейчас его слышу. Тук-тук-тук, – она хитро улыбнулась, словно у них был общий секрет. – Вы ведь меня понимаете?

Полина беспомощно улыбнулась и согласно кивнула. Где-то вдали завыла сирена «Скорой помощи», тут же загавкали окрестные псы. Полина встала, прошлась, быстро потерла ладони, будто согревая руки. Хильда смотрела в стену с тенью какой-то болезненной усмешки, почти гримасы.

– А кто тебе губу разбил? – Полина была уверена, что девчонка что-нибудь соврет, но Хильда просто ответила:

– С Шарлоттой подралась. Из-за Ленца.

– Я думала, ты к нему равнодушна.

– Да мне плевать на него! Я сказала этой идиотке, что ей ловить нечего, – она зло засмеялась. – Что у нашего красавчика новая зазноба.

– И кто ж это?

Хильда посмотрела ей прямо в глаза:

– Вы.

Полина застыла, растерянность боролась с тщеславием, впрочем, тщеславие легко одержало верх. Полина отвернулась и тихо улыбнулась в стекло.

– Мисс Рыжик, – школьным тоном спросила Хильда. – Можно мне в уборную?

– Конечно, – не поворачиваясь, ответила Полина.

Хильда прямым ходом протопала по лестнице на второй этаж, хлопнула дверью. Потом по трубам водопадом понеслась вода.

– Там полотенце, это, кремовое!.. – крикнула Полина, вдруг осеклась и посмотрела на потолок – а откуда она знает, что на первом этаже нет уборной?

Стиральная машина с пожелтевшей эмалью и ржавыми, оббитыми углами, с клеймом сгинувшей много лет назад фирмы, была старше Полины лет на десять, но работала отменно. Перестирав все, включая постельное белье и кроссовки (она сунула их в старые рейтузы и завязала узлом штанины, чтоб не громыхали по барабану), Полина залезла в горячую ванну. Лежала без единой мысли, глядя на темнеющее небо в окне и изредка проносящихся по диагонали молчаливых птиц.

Пена, хвойная или можжевеловая, – Полина не посмотрела на этикетку шампуня, поначалу пышная, вздувшаяся, как снежные облака, тихо таяла с нежным шелестом, обнажая прогалины темной воды и мокрые колени. Запах напомнил о елке, Рождестве, о том веселье, что прошло, о нынешнем одиночестве. Настроение постепенно испортилось окончательно, с привычным чувством вины она пообещала себе сегодня же позвонить родителям. Пожалев себя еще минут пять, она вылезла из ванны, закуталась в халат и намотала на голове тюрбан из банного полотенца.

Походив из угла в угол, вздохнув, она обреченно взяла телефон с запутанным шнуром, лениво завалилась на кровать. Вдруг оживилась, быстро набрала номер Веры.

– Хочу вас поблагодарить… – Полина вспомнила, как Хильда назвала Веру – Сахарная.

– Не стоит, милочка, не стоит.

– Ну как же, продукты…

– Какие фрукты?

– И апельсины, яблоки и ананас.

– Вас?

– Нет, от вас. Хильда Эммерих принесла. Утром. Сегодня.

Сахарная Вера замолчала на том конце.

– Але? – Полина дунула в трубку.

– Милочка… – настороженно начала Вера. – Как ваше здоровье? Вы себя как чувствуете? Я не понимаю, о чем вы говорите, – с ласковой осторожностью, словно ступая на мягких лапах, продолжила Сахарная. – Я лишь объявила классу, что вы заболели. И все.

Полина накручивала черный телефонный провод на палец, конец пальца от притока крови покраснел и надулся. Нужно было что-нибудь сказать.

– А что такое Голодная свадьба? – неожиданно спросила она.

На том конце что-то звонко упало, вроде ложки на каменный пол. Или ножа. Нет, пожалуй, все-таки ложки.

– Местная легенда. Про ведьму-оборотня. Мужчина, которого она любила, решил жениться на другой, ведьма обернулась волчицей и в первую ночь загрызла новобрачную.

– Логичней бы жениха.

Вера проигнорировала, потом спросила:

– А почему вы спрашиваете?

Полина с удивлением заметила, что патока исчезла из голоса секретаря, говорила она нормальным человеческим голосом, пожалуй, даже чуть прохладней нормального.

Телефонный разговор с родителями, начавшийся с восторженной сердечности (они умудрялись беседовать с ней одновременно по параллельным телефонам, ласково поддерживая друг друга, словно не могли справиться с дочкой в одиночку) постепенно перетек в привычную поучительно-обвинительную фазу, Полина уже мученически закатывала глаза. Раньше в этом месте беседы она бросала трубку, сейчас дала слово принять страдания до конца – не девочка все-таки, да и еще Рождество вдобавок.

Избавление пришло неожиданно в образе почтового фургона. Он вырулил на Розенкранц с Принцен-аллее, поравнявшись с ее домом, затормозил. Полина видела только крышу фургона с длинной ржавой царапиной по всей длине, услышала, как хрястнула водительская дверь, потом с визгом отворилось багажное отделение, грузно затопали шаги по ее ступеням, по крыльцу.

– Признавать собственные ошибки, – вещал отец. – Да, для этого нужно мужество! И немалое.

– Но ты ведь умная девочка, – подхватывала мать. – Умная и смелая.

– И не станешь заниматься самообманом, – заканчивал отец.

У них здорово получалось. Полина отдавала должное слаженности исполнения, но, поскольку речь шла о ее жизни, в полной мере насладиться родительским дуэтом не выходило.