Легко! - Ольга Славина

Две недели спустя Анна узнала, что Алекс, которому так повезло, действительно благополучно добрался десятого сентября поздно вечером в Нью-Йорк. Он выспался и пришел пешком в «Кантор Фитцджеральд» ровно в восемь тридцать, как было назначено. Через семнадцать минут башню взорвали. Он погиб вместе с тремястами шестьюдесятью двумя сотрудниками этой знаменитой компании, которая занимала шесть этажей в северной башне и исчезла с лица земли в десять часов двадцать восемь минут утром одиннадцатого сентября две тысячи первого года.

Анна болела тяжко всю неделю, и впервые вышла на улицу лишь во второй день Рождества. Она попросила Филиппа свозить ее в церковь. Был неурочный час, церковь на углу Вестерн и Коннектикут-авеню пустовала, и Анна сидела там с полчаса, разговаривая с богом и чувствуя, как болезнь, усталость и тревога отпускают ее. На другой день приехали сын со своей девушкой. Наконец для Анны началось Рождество, и всем хотелось провести его дома, спокойно, в семейном кругу. Дети, правда, то и дело ездили навещать приятелей сына по школе, которые тоже съехались к родителям в Вашингтон, а Анна с Филиппом все больше гуляли по парку недалеко от дома и, если куда и ездили, то не дальше, чем на шопинг в «Сакс Пятая Авеню», тоже в двух шагах.

Зато Джон, как всегда, гулял по полной. Высидев полагающуюся неделю со стариками в Ньюкасле, они с Одри, которая под конец только что не выла по ночам, наконец вернулись в Эдинбург и теперь ежедневно по графику праздновали Рождество у друзей. Где-то ближе к Новому году Джон позвонил Анне. У нее был вечер, а у него дело шло к утру.

– Только что проводил последних гостей. Тридцать человек. С трех дня до трех ночи. Ты никогда не смотрела статистику самоубийств? Не поверишь, в Рождество самый пик. Я первый раз понял, почему, хотя знал давно. Это самое трудное время года. Общаешься не с теми, с кем хочешь, а с теми, с кем полагается. От семьи и родных люди впадают в безумие. И эти семейные разборки от безделья, и все время пить, пить… Я после первого января беру отпуск. Запрусь и буду приводить бумаги в порядок, спать, работать понемножку дома. Такой стресс быть на людях круглые сутки. Слишком много всего. Чертовски изматывает. Я от этого веселья скоро впаду в депрессию.

Анна старательно слушала. Бесполезно пытаться угадать чужие мысли. Что бы там ни было, что бы ни происходило в его семье, надо стараться, чтобы легко… Или, по крайней мере, делать вид.

Она думала о Джоне постоянно. Он звонил почти каждый день, и голос его всё это время звучал не так чтобы очень счастливо. Трудно ли ему быть с женой, или он скучает по ней, Анне, или и то и другое, она не хотела гадать. Этот месяц не более чем штрих в их романе. В романе взрослых, зрелых людей, которые не хотят потерять друг друга, понимая, как им повезло, что они друг друга встретили. Они изучили все рецепты несчастных романов и знают, что единственный способ сохранить то, что они нашли, это все делать легко и оберегать то ценное, что в жизни каждого было до их встречи.

В полночь тридцать первого декабря телефон тренькнул: «Baby-cat, я рад, что ты закончила прошлый год счастливо. Жду не дождусь сделать тебя счастливой в этом году».

Лыжное катание в Колорадо было не только началом каждого года, но и, пожалуй, главным его событием. Вот уже несколько лет рано утром первого января с легким похмельем они вылетали в Денвер, а потом на машине ехали в Вэйл. Русские не катаются в Америке, а зря. Молодые горы – Рокки Маунтэнз – это совсем другой профиль, чем Альпы. Тут и склоны с деревьями, и скалистые ледяные вертикали, и могулы. На все вкусы. И снег практически гарантирован. Понятие «трассы» не существует, по ним ездят только «чайники», а вот нетронутую целину ищут все. После снегопада на подъемник не сесть – в Денвере и вообще повсюду, откуда можно быстро добраться, похоже, все бросают работу и несутся в горы, на свежий снег.

Условия спартанские, никаких тебе гондол, это все европейские нежности, едешь только на кресельниках и не можешь дождаться приземления, потому что уже окоченел от ветра. Зато потом пулей вниз и по могулам, чтоб согреться. Или между камнями по ущельям прыгать. А вечером спа, массажи, водорослевые обертывания, втирание целебных масел в скукоженные мускулы. Все – и Анна, и Филипп, не говоря уже о Борисе, были подвинуты на катании и почти не выходили по вечерам в деревню, чтобы рано лечь спать и стоять у подъемника ровно в 8:30, к открытию. Если спорили, то только о том, ехать ли по могулам «Железной маски» в «Голубой чаше» или сигануть с отвесного «Корниса» между камнями и деревьями. Еще до остервенения иногда ругались: на каком подъемнике меньше народу. Инструктор Питер сказал, что с этой дикой семьей он будет кататься только по двойному тарифу – за зарплату неохота ребра ломать.

Анна вернулась через неделю в Вашингтон, потеряв не только несколько килограммов, но и сантиметров в объеме. Всё тело было тугим, упругим и полным энергии. У нее еще оставалось два дня до отъезда, и это время было свято зарезервировано на последний шопинг, мелирование, стрижку и приведение в порядок обветренного лица. Чтобы вихрем ворваться в новый рабочий год.

Джон уже работал, и последние два дня был в Париже, в командировке. Тексты, полные флирта и недосказанности, летали через океан. Филипп привез Анну в аэропорт Даллес и грустно попрощался. В лаунже British Airways ей опять пришла в голову невеселая мысль, что она не знает, где ее дом. Телефон зазвонил, и она увидела, что это Джон. В Париже было три часа утра.

– Рад, что застал тебя. Ты летишь, точно?

– Да, уже объявляют посадку. Ты в Париже? А что не спишь?

– Не могу, baby-cat. Никогда не думал, что решусь тебе признаться в этом, но я весь прямо дрожу от нетерпения. Я вылетаю первым рейсом завтра и буду в Хитроу примерно тогда, когда ты приземлишься.

«Неужели он хочет встретить меня в аэропорту? Даже не буду переспрашивать». Анна хотела сохранить спокойствие, не говоря уже о том, что Джону этого точно слышать не надо. Она уснула, едва разрешили разложить кровати после взлета, и проснулась, когда уже закончили завтрак и объявили: «Пристегните ремни». Она контрабандно прошмыгнула в туалет умыться и выпросила чашку кофе, хотя стюардессы уже закрывали свои бесконечные ящички. Пока самолет шел на посадку, намазалась кремами, причесалась, подкрасилась и приготовилась к новым приключениям.

Анна стояла у карусели, напряженно вглядываясь в черные чемоданы и проверяя бирки. Начала стаскивать с карусели неподъемный от лыжных ботинок и ударной работы на шопинге чемодан, когда кто-то стал вырывать его у нее из рук. Она обернулась и увидела Джона:

– А я-то испугалась, кто это посягает на мой чемодан?

– Я уже десять минут стою за твоей спиной, а ты и не видишь.

Они прильнули друг к другу. Джон целовал и целовал ее, обхватив своими огромными руками:

– Я так по тебе скучал. Ты выглядишь посвежевшей и отдохнувшей.

– А как ты вообще проник сюда, в багажное отделение?

– А я и не выходил отсюда. Приземлился минут сорок назад и просто слонялся по терминалу, поджидая твой рейс. Уже весь ваш багаж давно на ленте, а ты всё никак не появлялась. Я чуть было не ушел, расстроившись, что всё-таки проглядел тебя. А потом увидел чертовски знакомый лисий жакет и подумал: «Похоже, я уже раньше видел это пальтишко, а посмотрю-ка я, кто внутри него». А внутри оказалась ты!