Экипаж - Даниил Любимов

Одной рукой Свен обнимал за плечо заходящуюся в рыданиях Сесиль, а другой сжимал в кармане два гладких прохладных металлических диска – обручальные кольца, купленные им перед поездкой. То, что поменьше, он собирался вручить здесь Сесиль в торжественной обстановке и даже заготовил сценарий.

Алексей продирался через всеобщее горе и боль, видя, как они охватывают все больше и больше народа. И одновременно наблюдал молчаливую, нарастающую сплоченность: все, кто был в состоянии двигаться, старались помочь другим. Представитель авиакомпании постоянно нырял в горящее здание и в одиночку вытаскивал перепуганных, парализованных от страха женщин, детей, других пассажиров. Возможность спасти других притупила собственное горе, и он действовал как одержимый, боясь остановиться хоть на минуту, потому что тогда стало бы так плохо и так бессмысленно, что лучше было умереть три часа назад…

Алексей на ходу всматривался вперед – туда, где виднелись заваленные обломками палатки госпиталя. Он искал Александру и не находил.

Алексей прибавил ходу и побежал. Добежав до госпиталя, он остановился, переводя дух и крутя головой по сторонам. Саши нигде не было.

Алексей собирался бежать дальше, как вдруг из-под одного из обвалов вынырнула светлая голова Александры.

– Цела? – только и спросил Алексей, чувствуя, как торкнулось внутри сердце и забилось чаще.

– Да, помоги, пожалуйста! – скороговоркой проговорила Саша, показывая на завал, под которым остались раненые.

Алексей без слов бросился помогать, а со стороны самолета к ним уже бежали Андрей и Вика. Алексей и Саша выводили раненых, а Андрей с Викой принимали их и осторожно вели в самолет.

Та самая женщина, что умоляла Сашу о помощи, Ольга, не дожидаясь никого, сама усадила восьмилетнего сына Сашку на носилки, где лежал ее муж Олег, и, побагровев от напряжения, изо всех сил тянула их к самолету, будто волжский бурлак тяжеленную груженую баржу. Муж пытался привстать на носилках и, видя перекошенное, измученное лицо жены, говорил, хрипло дыша:

– Забери ребенка! Иди в самолет! Пожалуйста, прекрати!

Он не верил в то, что выживет, не уверен был даже, что Ольга с сыном выберутся живыми, но без него у них было больше шансов. Он уже не был мужем и отцом – из главы семьи он превратился в обузу. А Ольга, добровольно и без колебаний приняв на себя его прежнюю функцию, отвечала в паузах между вдохами:

– Это… ты… прекрати… – и тянула, тянула носилки немеющими руками.

Свободных рук катастрофически не хватало. Андрей огляделся вокруг и, заприметив Валерку, крикнул:

– Эй, пацан! Зинченко-младший! Давай бегом сюда! – поманил он его издали.

Но Валерка уже сам бежал на зов, сильными руками подхватывая очередные носилки. Вдвоем с Андреем они потащили их к самолету.

Тут же бестолково топтался на месте, не находя себе применения, пассажир, потерявший паспорт. Эта утрата все еще напоминала о себе и лишала остатков уверенности.

Взмокшая женщина-врач, на себе таскавшая раненых к самолету, сердито обратилась к нему:

– Что встал? Помогай!

Тот неумело бросился выполнять полупросьбу-полуприказ, на ходу оправдываясь:

– Понимаете, у меня потерялся паспорт, и я боюсь, что меня не возьмут в самолет!

– Возьмут, – отрывисто ответила врач.

– Правда? – обрадовался пассажир. – А вы не сообщите об этом пилоту? Моя фамилия Крылов.

– Сам сообщишь! – отозвалась женщина, взваливая на плечи стонущего мужчину и, не отвлекаясь больше на Крылова, понесла его к самолету, согнувшись в три погибели.

Все смешалось: врачи, пилоты, стюардессы, – все были и санитарами, и грузчиками, и спасателями. В этой невообразимой толчее очень трудно было сохранять какой бы то ни было порядок, но все старались действовать по возможности слаженно.

Единственным сторонним наблюдателем оставался пассажир с камерой, который как заведенный снимал все подряд. Глаза его горели лихорадочным безумием. Может быть, его подсознание, спасаясь от реальности, воспринимало все происходящее как фильм, а его самого – оператором этого фильма. Безумным оператором безумного фильма.

Да еще вертевшийся рядом вулканолог, беспрерывно останавливавшийся, чтобы проверить сохранность образцов, не принимал участия в спасении раненых. Образцы, видимо, были для него дороже.

Андрей не думал об усталости. Он действовал механически, потому что знал – стоит над этим задуматься, так сразу почувствуешь, как ломит с непривычки спину, как пульсирует боль в висках от подскочившего давления, как горят ноги от постоянной беготни туда-сюда… Молча, сцепив зубы, он взваливал на себя людей, иногда по двое, чтобы дело продвигалось быстрее, относил в самолет и возвращался за следующими. И пока этому конвейеру из человеческих тел не было конца…

На напряженной от усилия руке кто-то повис, добавляя тяжести, а в уши пробился пронзительный голос:

– Я проверяющая из центра, моя фамилия Балашова. Мне надо вернуться на материк! У вас есть бизнес-класс?

И, видя, что Андрей не отвечает, еще больше повысила резкий неприятный голос:

– Вы обязаны мне помочь! Где стюардессы?

Андрей с трудом повернулся к ней. Его доброе по-детски лицо сейчас дышало злостью. Перед ним маячила копна крашеных всклокоченных рыжих волос и лицо с потекшим дорогим макияжем.

– Я стюардесса! – с ненавистью на эту расфуфыренную дуру, выпалил он. – Все заняты – не видите?

И продолжил свое дело, оставив Балашову в одиночестве переживать гнев по поводу столь пренебрежительного отношения к ее важной персоне.

Андрей доволок раненых до самолета и передал их стоявшим наготове бортпроводницам Вере и Свете. Согнулся, стараясь выровнять дыхание, постоял так несколько секунд. Больше позволить он себе не мог: каждая секунда была на вес золота. Прихрамывая, Андрей побежал обратно к госпиталю.

Вера и Света, препроводив раненых в салон, вынесли несколько покрывал, раздав их сгрудившимся у трапа беженцам. Те являли собой унылое, удручающее зрелище. Подавленные внешне и внутренне, они стояли хмурые, недоверчивые, смахивая слезы. Одна женщина, уже в возрасте, с темным лицом и кругами под глазами, все время причитала:

– Ой, чую, плохо будет… Чую, плохо.

И хотя заунывные интонации нагоняли еще большую тоску, никто не одергивал ее. Возможно, потому, что все чувствовали в душе то же самое, только боялись произнести вслух, как бы не решались накликать беду, хотя она и так уже достигла неохватных размеров.

Здесь же суетливо переговаривалась на своем языке, похожем на птичий щебет, парочка китайцев, Лю и Чен. Они уже выяснили отношения, согласились лететь хоть с русскими, хоть с кем угодно, и теперь волновались, хватит ли им места в самолете.

Высокий англичанин в элегантном сером плаще эпохи Шерлока Холмса ходил кругами и всем задавал на английском один и тот же вопрос: