Призрак Сейди - Кэт Эллис

Я не задерживаюсь надолго в склепе. Шепчу несколько слов маме и папе (но умалчиваю о том, что нашла тело Фрейи: мне не хочется, чтобы родители об этом узнали). И чувствую, как на глаза наворачиваются слезы. Но я уже не плачу так сильно, как в прошлом году. И почему-то мне кажется, что родители этому только рады.

Впрочем, я все еще сильно скучаю по ним. Жутко скучаю. Каждый день, когда я просыпаюсь и вспоминаю, что они ушли, сердце словно пронзает насквозь укол боли. И к этому невозможно привыкнуть. Разве что со временем ты перестаешь удивляться. Возможно, именно это имела в виду доктор Эренфельд, когда говорила, что надо жить дальше…

Возвращаясь назад по дорожке, я снова прохожу мимо могилы Эдны Миллер. Фрейю, наверное, похоронят где-то рядом через неделю или около того. От этой мысли у меня окончательно портится настроение. Люди моего возраста не должны лежать в могилах. И хотя мы с Фрейей не питали друг к другу любви, я вынуждена признать: она была яркой, волевой и сильной девушкой, пользовавшейся авторитетом и влиянием. А теперь вся это Фрейенность обратится в тлен. Я не могу себе это представить.

Мое внимание от могилы Эдны отвлекает плач. На скамейке у ближайшей стены кладбища сидит парень – согнувшись, упершись локтями в колени, закрыв лицо руками. И из его груди вырываются глубокие, сотрясающие все ребра всхлипы.

Я раньше не могла представить себе Доминика Миллера плачущим. А теперь вижу его в слезах уже второй раз. При взгляде на парня мое сердце сжимается от боли. Но почему он здесь, на кладбище? Где его родители? Я замираю на месте, не зная, как поступить. Уйти, сделав вид, будто я его не заметила? Или подойти? От принятия решения меня освобождает звонящий телефон Доминика. Даже не посмотрев в мою сторону, он проводит ладонью по лицу, делает глубокий вдох и отвечает:

– Привет, мама… Нет, я в порядке. Просто мне надо было побыть немного вне дома… Нет… Прости, я не хотел тебя встревожить… Папа спал, и я… Да, я скоро вернусь…

Что еще говорит Доминик матери, для меня остается за кадром – я стремительно возвращаюсь к машине. Но хуже всего то, что я испытываю облегчение. Потому что мне не пришлось разговаривать с Домиником. Парень только что потерял сестру, и боль, которую он сейчас испытывает, понятна мне, как никому другому в нашем возрасте. Возможно, он не захотел бы со мной общаться. И не только общаться, но и видеть. Или я бы ляпнула такое, от чего ему бы стало еще хуже. Все так… Но я даже не пыталась…

До безопасного возвращения домой в моем распоряжении еще пара часов. А кладбище находится прямо напротив библиотеки. Решив поработать над «Почти мертвыми», я пересекаю улицу и поднимаюсь по каменным ступенькам к величавому арочному входу в здание. Массивная деревянная дверь библиотеки все еще открыта. Но лишь занеся ногу над порогом, я замечаю то, мимо чего проходила тысячу раз: в причудливой резьбе, покрывающей деревянное полотно двери, среди переплетенных лоз и цветов, птиц и ящериц притаились глаза-обереги. Один – в центре розы. Другой – в изогнутом хвосте ящерицы. А третий – на крыле орла. Похоже, эти глаза есть в каждом районе и уголке Бурден-Фоллза.

В холле меня встречает мистер Мейтленд, заведующий библиотекой.

– Если вы ищете юного Уолша, боюсь, он сегодня не приходил, – резковато говорит он мне.

Но прежде чем я успеваю сказать, что не ищу Лиама, мистер Мейтленд усмехается. Словно желает мне показать: эта резкость относилась не ко мне.

– Наверное, он тяжело переживает смерть своей подружки.

– Его подружки? – переспрашиваю в удивлении я.

– Да, юной дочери Миллеров.

– О… Я не знала, что они дружили, – роняю я, но мистер Мейтленд уже удаляется от меня прочь, по-видимому в какой-нибудь дальний уголок библиотеки, где нет людей.

Странно, что Лиам и Фрейя были знакомы. Я не припоминаю, чтобы видела их вместе даже на массовых мероприятиях.

Я направляюсь на свое обычное место в историческом отделе, действительно намереваясь заняться проектом. Но, проходя мимо двери с табличкой: «Посторонним вход воспрещен», вспоминаю о документах, которые нашел за ней Доминик. Он прислал мне эти материалы накануне, но я даже не просмотрела их.

Достав мобильник, я пролистываю снимки старинных документов, газетных вырезок и фотографий. Но первым из снимков я увеличиваю диаграмму, отображающую мое родословное древо, с датами и лаконичными пометками возле некоторых имен.

Затем я просматриваю выцветший архитектурный план дома Тёрнов, датированный 1856 годом. Границы дома на нем существенно меньше, чем ныне. На плане нет ни восточного, ни западного крыла, ни оранжереи. Насколько мне известно, все эти части были пристроены к дому через несколько десятилетий после окончания строительства по первоначальному плану. Наверное, именно тогда мои предки стали именовать дом усадьбой. Но вовсе не потому, что они много о себе возомнили.

Тёрны – сеятели яблонь. Кто-то из моих пра-пра-пра посадил целый сад вокруг участка земли, на котором ныне стоит усадьба. А когда деревья прижились, разрослись и начали плодоносить, застолбил этот сад за Тёрнами. Уж не из-за гибели ли яблонь мы потеряли родовой дом? Как будто некая космическая сила решила, что мы больше его не заслуживаем.

Я внимательно изучаю поблекшие линии на чертеже. Ими обозначены три этажа дома – два прямоугольника для первого и второго этажей, поделенных на миниатюрные кубики комнат (моей спальни тогда еще не существовало, ну и ладно), и дополнительный квадрат для винного погреба в цокольном этаже. Хотя мне кажется, что в те давние времена это был обычный погреб для хранения продуктов. Но при взгляде на этот квадрат по моему телу опять пробегает дрожь.

В одном из углов погреба я замечаю кружок с прямой линией, тянущейся из него за пределы дома. Как будто автор плана собирался добавить какую-то помету, но потом о ней позабыл. Кружок слишком маленький, чтобы на него обращать внимание. И я бы не задерживала на нем взгляд, если бы не знала, что это. Яма.

Мое дыхание немного сбивается. «Не будь такой дурой!» – велю я себе. Яма представляет собой округлую, выложенную камнем впадину, попасть в которую можно только через лаз с помощью приставной лестницы. Когда мне было шесть лет, а дядя Тай еще оставался отмороженным подростком, он привел меня в погреб и сказал, что в этой яме живет в кромешной тьме ведьма. Потом поднял опускную дверцу люка и сделал вид, будто хочет меня туда сбросить. И оттащил меня в сторону только в последний момент.

Я страшно перепугалась. На мои крики прибежал дедушка. Ему удалось меня успокоить. А потом он заставил дядю Тая спуститься в яму, чтобы убедить меня – там совершенно безопасно. Когда дядя Тай вылез из ямы, дед залепил ему увесистый подзатыльник, оставив на коже алый отпечаток пятерни.

– Если ты еще раз так ее напугаешь, я посажу тебя в эту яму и закрою люк, – пригрозил он дяде Таю таким тихим голосом, что я поняла: мне надо притвориться, будто я ничего не расслышала.

Когда дедушка снова поднялся к себе, дядя Тай извинился передо мной за свой розыгрыш.