Убрать слепого - Андрей Воронин

Он снова выскочил в коридор, где уже грохотали сапоги и лязгало оружие – «вольные стрелки» ворвались на второй этаж.

Их встретили огнем – уцелевшие национал-патриоты взяли себя в руки и попытались оказать достойное сопротивление. Их все еще было больше, чем людей Сердюка, и недостатка в патронах они, похоже, не испытывали. Малахов явно не скупился, экипируя свою гвардию. Коридор мгновенно превратился в миниатюрное подобие ада, где в облаках дыма и пыли метались, перебегая от стены к стене, темные фигуры, и непрерывно сверкали вспышки выстрелов. Через эту кашу вдруг, дико вопя и паля из автомата, пронесся какой-то человек, и Глеб с трудом сообразил, что это нанюхавшийся кокаина Сверчок исполняет коронный трюк. Не раздумывая, он бросился следом, используя Сверчка в качестве прикрытия, а когда тот, наконец, упал, швырнул гранату в темневший совсем рядом дверной проем, откуда били автоматы.

В темноте громыхнуло, она на миг озарилась дымным оранжевым светом, посыпалось стекло, что-то рухнуло с тяжелым деревянным хрустом, автоматы смолкли, и стало слышно, как там, в темноте, кто-то надрывно стонет – не то от страха, не то от нестерпимой боли.

Глеб первым шагнул в эту темноту и сразу же нашарил справа от двери выключатель. Щелкнув клавишей, он одновременно сделал быстрый шаг в сторону, прочь от двери, и не напрасно – пистолетный выстрел хлестнул по ушам, и пуля влепилась в штукатурку в нескольких сантиметрах от его головы.

Слепой вскинул автомат и дал короткую очередь.

Владимир Иванович Малахов, все еще сжимая в ладони рукоять ТТ, вывалился из-за портьеры, как свернутый в рулон ковер.

– Game's over, – неизвестно почему переходя на английский, сказал Слепой. – Игра окончена.

Он огляделся. Чудом уцелевшая лампочка в разбитом потолочном светильнике освещала когда-то дорого и со вкусом обставленную, а теперь вдребезги разнесенную взрывом комнату. Осколки гранаты превратили в щепу дорогую мебель, изрешетили стены. Портьера, за которой пытался спрятаться Малахов, свисала рваными лохмотьями, из выбитого окна тянуло ледяным ветром. Среди обломков мебели и рухнувших с потолка и стен пластов штукатурки в неестественных позах лежали три или четыре тела в густо припорошенных известковой пылью черных униформах. Сквозь белесую пыль местами проступала кровь, казавшаяся на этом фоне ненормально яркой. Один из национал-патриотов стонал, зажимая обеими руками вспоротый осколком живот. Вокруг него натекла уже целая лужа крови, и было ясно, что это не жилец.

В доме хлопали двери и время от времени лопотали короткие очереди – «вольные стрелки» заканчивали зачистку, убирая ненужных свидетелей. В комнату, тяжело хрустя битым стеклом, неторопливо вошел майор Сердюк.

– А, это ты, – устало сказал он, увидев Слепого. – Хорошая работа. Ботало не видал?

– Костю? Видел. Разнесло вдребезги. На собственной гранате подорвался, идиот.

Батя затейливо выматерился и мимоходом пристрелил притихшего раненого. Тот дернулся и затих.

Глеб не поморщился – он видел вещи покруче. В коридоре ревел быком и крыл бога, душу и мать подстреленный Сверчок. Батя скривился – этот шум его явно раздражал, и Глеб подумал, что было бы неплохо, если бы майор заодно пристрелил и Сверчка.

Под массивным письменным столом что-то коротко прошуршало и сразу же стихло, словно там шевельнулась осторожная мышь. Батя мгновенно присел на напружиненных ногах и сделал Глебу знак стволом револьвера – проверь. Глеб осторожно шагнул вперед – под ногой захрустело, заныло и взвизгнуло битое стекло. Плюнув на осторожность, Слепой одним прыжком подскочил к столу и рывком вытащил из-под него серого от пыли и ужаса мальчишку лет двенадцати. Тот сжался в тугой комок и изо всех сил зажмурил глаза, отчего лицо его сморщилось, как печеное яблоко. Щеки его были мокрыми и грязными от смешавшихся с пылью слез.

– Крысеныш, – расслабляясь, сказал Батя.

Мальчишка коротко заскулил, боясь заплакать в голос и очевидно не в силах сдержаться.

– Тихо, тихо, – сам не зная, зачем, сказал ему Глеб. – Все уже кончилось, сейчас пойдешь к маме.

Слепой знал, что это ложь, и прикидывал, как бы ему спасти мальчишку, не раскрывая при этом себя.

Позиция была невыгодной – у него были заняты руки, в то время как тяжелый «магнум» с глушителем по-прежнему находился в состоянии полной боевой готовности. Сиверов осторожно отпустил плечи мальчика, но сделать что-либо еще не успел – «магнум» приглушенно хлопнул, и Малахов-младший упал на пол с простреленной головой. Глеб непроизвольно вздрогнул и выждал некоторое время, прежде чем взглянуть на Батю.

– Иди к маме, мальчик, – глухо сказал из-под маски майор Сердюк и в упор посмотрел на Глеба. – Она тебя ждет – не дождется. И папа тоже.

Он все смотрел на Слепого, ожидая реакции. Самым правильным в сложившейся ситуации было не реагировать вообще, и Глеб, собрав волю в кулак, небрежно задвинул за спину автомат и двинулся к двери, перешагнув через убитого ребенка. Сердюк сделал шаг вправо, преграждая ему дорогу. Глеб остановился и посмотрел прямо в глаза этому бешеному псу.

– Что? – спросил он.

– Ничего, – ответил Батя через некоторое время, отводя взгляд и пряча «магнум» в висевшую на поясе кобуру. – Давай к машине.

Спускаясь по лестнице, Глеб услышал одинокий выстрел, после которого вопли Сверчка резко прекратились на полуслове. Сиверов, не скрываясь, пожал плечами и ускорил шаг – в доме уже ощутимо пахло дымом, и где-то на первом этаже, набирая силу, ревел выпущенный на свободу огонь.

Под утро небо снова затянуло тучами, заметно потеплело, и пошел крупный снег. Белые хлопья медленно кружились в столбах голубоватого света, отбрасываемого уличными фонарями, и бешено клубились в свете фар; шуршание бьющегося о лобовое стекло и скользящего вдоль бортов снега было слышно даже сквозь мерное урчание двигателя.

В жестяном кузове грузового микроавтобуса стало намного просторнее и от этого казалось еще холоднее, чем вначале. Рубероид мрачно курил, часто сплевывая на пол. Время от времени плевки попадали на тело Шалтая-Болтая, с которого была снята вся одежда, кроме синих «семейных» трусов и застиранной белой майки – в суматохе о нем забыли и, спохватившись, подобрали под забором уже тогда, когда к пылающему дому было не подойти, так что о кремации тела пришлось забыть. Теперь бренные останки профессорского сына лежали на грязном полу микроавтобуса, елозя по подстеленному, чтобы не пачкать пол кровью, брезенту, и на них периодически попадали плевки раздраженного Рубероида.

– Перестань плеваться, верблюд черномазый, – не выдержал, наконец, Батя.

Рубероид не обиделся на эпитет и действительно перестал плеваться. Глеб заметил, что «вольные стрелки» до смерти боятся своего командира и подчиняются ему с полуслова.

В кузове они сидели втроем, если не считать Шалтая-Болтая, который не сидел, а лежал. Сапер вел машину, а больше живых не было, кроме оставшегося в бункере Молотка. Глеб испытывал мрачное удовлетворение – почти половина дела была сделана одним махом.