Путь Горыныча. Авторизованная биография Гарика Сукачева - Михаил Марголис

«Неприкасаемые», директором которых стал выпускник Гнесинки и будущий глава рекорд-лейбла «Бомба Мьюзик» Сергей Григорян, набрали хороший ход аккурат к гариковскому 35-летию, отпразднованному в одном из важнейших на тот момент ночных мест Москвы – клубе Андрея Деллоса «Пилот» на Трехгорке, где размещался и модный артистический клуб «Сохо». На следующий день, 2 декабря 1994 года, они выступали в фактически родном для Сукачева ДК «Красный Октябрь» в Тушино. Юбиляр появился на сцене в хоккейном игровом свитере с номером 35 и именем «Гарик» на спине (сейчас Сукачев уже позабыл, кто конкретно вручил ему сей презент, но он у него по-прежнему хранится). Группа отыграла мощный, двухчасовой концерт, исполнив целиком альбом «Брел, брел, брел» и еще ряд композиций, и с таким репертуаром, по идее, плавно въезжала в следующий гастрольный год. Но Гарик сделал очередной (как будто случайный) шаг в сторону, кардинально повлиявший на все его дальнейшее музыкальное творчество, а заодно на скорые изменения в составе «Неприкасаемых».

Психоделически-элегичный альбом «Брел, брел, брел», а также находившиеся в оптимальной профессиональной форме Воронов, Крупнов, Ермолин, Аюпов, Кузин, соединенные желанием «класть» на любой мейнстрим и следовать исключительно за собственной фантазией, Сукачев в амбивалентном состоянии поэтического просветления и транса – такие ингредиенты позволяли ожидать от «Неприкасаемых» продолжения движения в те самые «подвалы», в тот андеграунд, который таял в России на глазах от жара разраставшейся музиндустрии. А уж какие «телеги» гнал тогда Игорь Иваныч в общении с молодыми журналистами о сути своего проекта! Вот, например: «Почему мы называемся «Неприкасаемые»? У этого слова несколько философских аспектов. С одной стороны – это «Идея Общей Судьбы», с другой – «Идея Радикального Одиночества». Путь искусства – это радикальное одиночество, а душа – неприкасаема. Она открыта только для Господа. Кроме того, есть такая индуистская секта, в которой едят собак. К этим людям не прикасаются, ибо считают их проклятыми. Но сами сектанты верят, что они – люди особой судьбы, посланцы. Я задумался как-то о неоднозначности слова «неприкасаемые». Оно мне понравилось, я ввел его в оборот».

После такой цитаты сразу вспоминается, что именно к моменту появления «Неприкасаемых» завязалась дружба Гарика со свежеиспеченным выпускником режиссерского факультета ВГИКа актером, сценаристом, писателем с галлюциногенным складом ума Ваней Охлобыстиным, представлявшимся в ту пору то Иваном Чужим, то Леопольдом Роскошным. С тех пор обмен потоками сознания между ними не ослабевает. Из своеобразной охлобыстинской лексики вышло приветливо-сказочное обращение к Гарику – «Горыня», модифицированное друзьями в прозвище «Горыныч».

«О Ваньке я услышал достаточно рано, кажется, после выхода его фильма «Арбитр». В нашей среде о нем заговорили. А познакомились мы в 1993-м в недолго просуществовавшем клубе «Белый таракан» в Каретном переулке.

Я как-то туда зашел и странным образом оказался за одним столом с Ваней и его тогдашней девушкой Ксенией Качалиной. Он был в шапочке а-ля Жак Ив-Кусто, только синего цвета, а не красного. О чем мы в тот вечер говорили – не помню. Зато Ванька позже мне рассказывал, что поначалу удивился этой ситуации, думал: чего этому Сукачеву от меня нужно? Я же старше него, да и мы прежде не пересекались в одних компаниях. Но у нас мгновенно возникла дружба. А потом еще организовалась ассоциация молодых кинематографистов, и там мы уже совсем сошлись».

Век «Белого таракана», первого московского закрытого «артистического клуба», получился сверхкоротким. И года не прошло, как заведение, обитавшее под боком у Петровки, 38, исчезло. Первая новогодняя ночь в «Белом таракане» завершилась кровавой перестрелкой между «братками», закосившими под «богему», и оперативниками, видимо, «крышевавшими» данное заведение. Гарик, к слову, подъехал к клубу под утро новогоднего праздника, но внутрь уже никого не пускали. Многие завсегдатаи «таракана» позже «осели» в клубе «Кино», в «Маяке». Но про эти места мы еще вспомним. А сейчас продолжим о «Неприкасаемых».

В 1995-м Гарик сочинял и отправлял куда-то на свои «антресоли» стихи с названиями «Уйти от контроля», «Убей, убей, убей меня». У него складывались строки: «46 весен и 37 лун/Он глотал стихи и точил колун,/ Он умел резать из огня цветы,/ Засыпая в траве,/не страшась наготы,/Отвечая по полной за всё и за вся./ Все равно он помер – по-ве-сил-ся!», «Дай мне небо в алмазах, это твой шанс./ Закати луну, как монету, за горы./ Я готов утонуть в глубине твоих глаз./ Я давно готов сжечь этот город./ Уйди от контроля – это мой призыв./ Уйти от контроля в концентрацию воли…», «Белый петух забрался в просо./ Белый петух не спит, не спит./Убей, убей, убей меня./ Белый петух не спит, не спит».

Наложите на такие тексты инструментальные студийные «трипы» «Неприкасаемых» первого созыва и представьте, каким мог получиться их следующий альбом, если бы в первой половине 1995-го они за него взялись. Даже в неполном составе у них порой выходили угарные вещи. Был, скажем, концерт в столичном клубе «Манхэттен-Экспресс», который сам Гарик считает «одним из лучших», и это при том, что в последний момент его «продинамил» Крупнов. «Толик туда не приехал, и Рушан сыграл все басовые партии на клавишах, как Манзарек. Это было фантастическое давление звука. До сих пор и я, и Серега Воронов помним тот сейшен. Мы там практически «Дорз» дали».

Горыныч вообще влетел тогда в трансцендентный поток: к репетициям при свечах, а-ля «дорзовским» концертам, «Идее Общей Судьбы», своим сюрреалистическим стихам, общению с Охлобыстиным, уже почти написавшим сценарии «Злодейка, или Крик дельфина» и «Дом Солнца», добавились съемки в фантастической комедии Сергея Ломкина «Роковые яйца» по мотивам одноименной повести Михаила Булгакова. Там, собственно, были не только «яйца», но и Воланд, Кот Бегемот, Гелла, идиот Мефодий, гэпэушники, санитары, психбольница и прочие реплики из нескольких произведений Михаила Афанасьевича – все то, что органично дополняло гариковский экспрессионизм. Сам он сыграл в «Роковых яйцах» душевного сторожа Панкрата при профессоре Персикове – открывателе уникального красного луча, размножающего и укрупняющего любые живые организмы. Сукачеву повезло. В большинстве мизансцен его партнерами были «друг Саня Марин» и сам Олег Янковский, игравший профессора. Наиболее смачный эпизод получился в середине картины. Сидя за столом, эта троица отмечала успешный эксперимент Персикова. «Выпьешь?» – предложил сторожу Янковский-профессор. «Не-е, завязал», – отказался Гарик-Панкрат. После чего с кайфующей улыбкой затянул: «Черный ворон, что ж ты вьешься…». Здесь Сукачев как бы пошел с народной простотой поперек булгаковской мистики и абсурдизма. Также получилось у него с сайд-проектом «Боцман и Бродяга», созревшим на пике развития «Неприкасаемых».

В этот момент от Гарика в очередной раз откололся Паша Кузин, вернувшийся в «Браво». На его место пришел хорошо известный в столичной музыкальной среде Александр Косорунин – экс-барабанщик «Рондо», «Мегаполиса», «Лиги Блюза». При такой замене «Неприкасаемые» еще сохраняли статус «супергруппы». Но тут решил возобновить свой собственный проект и Серега Воронов. Вместо него позвали совсем не звездного, а только появившегося в Москве и познакомившегося с Сукачевым выпускника томского музучилища Дмитрия «Митю» Варшавчика. Ну, и Крупский (как в случае с сольником в «Манхэттен-Экспресс») все чаще поступал непредсказуемо. «Толик периодически «задвигал» наши концерты. Он на них просто не приходил. По разным причинам. Подробности давай опустим». Получалось, что «химия» тех, непроизвольно возникших «Неприкасаемых», постепенно улетучивалась. И Горыныча вдруг повело от «Дороги под землю» к стилизованному «городскому романсу», цыганщине, кумирам юности: Высоцкому, Утесову и добавившемуся к их песням наследию Алеши Димитриевича, которое Игорь открыл для себя уже в 1990-х. Здесь его союзником оказался Александр Скляр, так же увлекшийся творчеством парижского цыгана сербского происхождения.