Смертельная игра - Фрэнк Толлис

Старик сделал шаг назад и, показав на вскрытый живот фройляйн Лёвенштайн, произнес:

— Господа…

Инспектор и доктор приблизились к столу.

Либерман не думал, что будет удивлен. Он был уверен, что фройляйн Лёвенштайн была беременна, и уже представил себе, что он увидит.

Но он ошибся.

— Господь всемогущий, — прошептал Райнхард.

В разрезанной матке фройляйн Лёвенштайн лежали два маленьких тельца, каждое размером с палец, но выглядели они как полноценные люди. Крошечные пальчики на руках и ногах полностью сформировались, а на личиках с закрытыми глазами застыла безмятежность. Пуповина лежала между ними, как дракон на страже своего сокровища. Казалось, им было уютно в этой отвратительной лужице околоплодных вод.

Когда первый шок прошел, Либерману вдруг стало ужасно грустно. Ему хотелось прочитать молитву, но за отсутствием какой-либо религиозности, он вынужден был искать утешения в ее заменителе — поэзии:

— Сон — это хорошо, смерть лучше; но, конечно, лучше всего было бы не рождаться совсем.

— Генрих Гейне, — сказал профессор Матиас, снова демонстрируя свое необыкновенное знание цитат и их источников. — «Морфий». Я хвалю вас за две вещи, герр доктор: ваши дедуктивные способности и ваш выбор эпитафии. Мы живем в ужасном мире. Их никогда не коснется это зло. Их невинный сон будет вечным.

С этими словами профессор коснулся каждого крошечного черепа кончиком пальца. Либерман никогда не видел настолько странного и жуткого благословения.

Матиас вытер руки о передник, оставляя на нем красные пятна слизи. Взглянув на Райнхарда, он добавил:

— Итак, инспектор, похоже, что теперь вы расследуете тройное убийство.

Комната была довольно маленькая, но обставлена не хуже дворца какого-нибудь султана. Темно-синие, почти черные шторы были расшиты золотом. На диване грудой лежали подушки, украшенные серебряным шитьем, крошечными зеркалами и жемчужинами. Были они разбросаны и по всему полу. Три толстые большие свечи горели в подсвечниках, инкрустированных драгоценными камнями: сардониксами, опалами, сапфирами, хризопразами. В воздухе сильно пахло ладаном, который тлел в массивном блюде из полированного гранита.

За покрытым сукном карточным столом сидела пышная женщина. Массивные подлокотники большого деревянного кресла врезались в ее округлые формы. В нем чувствовалась простота и основательность средневекового изделия. На высокой спинке были вырезаны гирлянды из цветов и вьющихся растений, среди которых виднелись уродливые чудовища и крылатые серафимы.

«ФРОЙЛЯЙН ЛЁВЕНШТАЙН НАЙДЕНА МЕРТВОЙ

В ЗАПЕРТОЙ КОМНАТЕ. У НЕЕ ПРОСТРЕЛЕНО СЕРДЦЕ,

НО ПУЛЯ НЕ НАЙДЕНА».

Газета «Цайтунг» считала, что ничего странного не произошло, что, возможно, виновен Браун, что все это фокус, хитроумный трюк. Но что они могли знать?

Козима фон Рат мысленно вернулась к той странной встрече, произошедшей два года назад. Она ездила в Нью-Йорк с отцом. На приеме у семейства Декеров, где были и снобы Ротшильды, игнорировавшие их с Фердинандом, ее познакомили с английским магом, лордом Болскином, красавцем с горящими глазами. В Нью-Йорке он собирал деньги для собственного магического ордена под названием «Лампа Незримого Света». Лорд был так убедителен, что она тут же согласилась сделать пожертвование и впоследствии несколько раз повторяла этот широкий жест в ответ на его письма. В качестве благодарности Болскин послал ей несколько сборников стихов, которые написал сам под скромным псевдонимом Алистер Кроули.[5]Самый последний, «Душа Осириса», лежал сейчас перед ней.

При первой же их встрече Болскин взял Козиму фон Рат за руку и, придвинувшись к ней, пожалуй, слишком близко, прошептал:

— Я знаю, кто вы. Простите этих дураков. — Широким жестом обведя комнату, он добавил: — Они ничего не знают.

Выйдя с Козимой на балкон, с которого открывался прекрасный вид на статую Свободы, Болскин сообщил ей по секрету, что он проводил экспериментальный сеанс, после которого человек мог стать невидимым. Получается, что такой маг, как Болскин, или кто-то, еще более искусный в черной магии, мог войти в комнату, совершить убийство, дождаться, когда вскроют запертую дверь, и сразу выскользнуть через нее незамеченным — прямо под носом у тупоголовых полицейских.

Козима тут же восхитилась своей проницательностью, но потом ее охватили сомнения. Могла ли фройляйн Лёвенштайн принадлежать к магам такого уровня? Несомненно, она была талантливым медиумом, но явно не разбиралась в тайных обрядах. Ее дар был врожденным, но необработанным: как алмаз, он нуждался в огранке. Она практически ничего не знала о египетских богах. Когда Козима в разговоре упомянула имена древнеегипетских богов Гора, Исиды и Хор-па-крата (более известного непосвященным как Сет), Шарлотта Лёвенштайн явно пришла в замешательство и сменила тему.

Козима поерзала в кресле: подлокотники давили на нее с боков, там, где на талии и бедрах была лишняя плоть. Она взяла колоду потрепанных карт таро и бегло просмотрела младших арканов, выбирая из них четырех дам.

На какую из них, интересно, лучше всего гадать на Шарлотту Лёвенштайн?

Она коснулась каждой из карт разных мастей и после некоторого размышления вернула свой короткий и толстый указательный палец к даме чаш, выдвинула ее из королевского ряда и подтолкнула к стоявшему на карточном столе стеклянному шару на подставке из слоновой кости.

Конечно, могло быть и по-другому. Возможно, фройляйн Лёвенштайн столкнулась с силами, с которыми в конечном счете не смогла справиться. Лорд Болскин рассказывал об «Операции Абрамелина»[6]и других подобных ритуалах. Во время этого обряда вызывали четырех Великих Князей мирового зла, а также их восемь наместников… А вдруг простота Шарлотты Лёвенштайн была показной — маской, скрывающей храброе сердце и большие амбиции, которые Козима сначала не заметила. Если эта глупая девчонка попыталась заключить сделку с силами, которые были недоступны ее пониманию, их месть могла быть жестокой и даже чудовищной.

Козима погладила усыпанный бриллиантами анкх, т-образный египетский крест, увенчанный кольцом, который висел у нее на шее, и начала пристально вглядываться в стеклянный шар. Перевернутый мир болтался в прозрачном пузыре, там не было ничего живого, кроме уродливого гомункула с выпученными глазами. Козима сидела так часами, наблюдая за собственным искаженным отражением, и не раз шар мутнел, не раз внутри него появлялись туманные пророческие видения.

— Госпожа… госпожа… — послышался из-за двери робкий голос.

О боже, опять эта глупая девица!