Посмотри на меня - Маша Трауб

– Ох, бедная девочка. Зачем ты себе это устроила? Ладно, еду на кухне возьмешь любую, какую пожелаешь. Чаевых много сегодня. И следующий банкет – ты работаешь. Если такое вынесла, остальное тоже переживешь, не подведешь меня, – сказала она строго, но смотрела с заботой, что ли, с женским участием.

– Спасибо.

Я забрала с банкета осетрину и черную икру. Чуть-чуть, только попробовать. Мне не понравилось. Слишком соленое.

Одна мысль не давала покоя – ну как так вышло, что судьба его в ту семью привела? Его место рядом со мной и дочерью. Мы ему были впору, как пара обуви. А новая семья не по размеру, не по фасону. Потом я его пожалела. Ведь как был примаком, так и остался. Взлетел выше, но суть-то та же. В чужом доме живет, за чужой счет. Вроде как в услужении. Его кормят, холят, лелеют, лишь бы он свой долг исполнял – жену счастливой делал да для сына хорошим отцом был. А если нет, так тесть выгонит его взашей и другого мужа для своей дочери найдет. Все будет, как они решат, а не Володя. Захотят, чтобы он сына больше не увидел, он и не увидит, хоть в ногах будет валяться. Я думаю, он понимал, что за место свое в том доме надо держаться. Идти-то ему некуда, да и не с чем. В душе он детдомовским так и остался – ничего своего как не было, так и нет. Все ему выдают, под расписку. А как уходишь, так будь добр сдать. Да, пусть муж, зять, а прав – не больше, чем у той няньки, которая за Ванечкой присматривала. Та в глаза заглядывала хозяйке, Володиной жене, и он заглядывал. Нянька по первому требованию подскакивала, и Володя желания старался предугадать. Наняли его мужем работать, вот и работал. А в глазах страх застыл – вдруг уволят?

Этот взгляд ни с чем не спутаешь, я его хорошо знаю, у самой такой же. У всех, кто в подчинении находится. Кто зависим от других с потрохами. Страшно это на самом деле, когда нутро свое подальше прячешь и самим собой ни на минуту быть не можешь. Я по сравнению с Володей тогда счастливой себя почувствовала – у меня хоть угол какой-никакой, но свой. Да, материны метры квадратные, но моими станут рано или поздно. Надюша только моя. Никто ее не отберет. Никому, кроме меня, она не нужна. Работа тоже моя. Никто мне ее не преподнес, никто не похлопотал. Сама заслужила. Никто и не отберет. Я уже знала, что не пропаду. На Надюшу всегда заработаю. Пусть шиковать не будем, но и с голоду не помрем. А Володя? Ему ж если терять, то все подчистую. Не только жилье комфортное, но и работу – тесть как пристроил на место непыльное да престижное, так и уволит в два счета. Это бывших жен жалеют, на работе оставляют, подачку напоследок кидают. А бывших мужей выбрасывают, как пару носков дырявых.

Я знала, когда все рухнет. Когда Володя решит, что это его жизнь. Такая, какую он заслуживает. Когда перестанет теще ручку целовать и перед тестем лебезить. Когда посмотрит на жену недовольным взглядом. С мужчинами такое случается. Пока место свое помнит, все хорошо. Едва почувствует себя хозяином, все и закончится в тот же момент.

Видимо, той семье именно такой Володя и понадобился – верный, преданный, зависимый. Как водитель или секретарь, или та нянька бедная, которая за ребенком не уследила. Я же заметила, каким взглядом ее теща смерила. Улыбку держала, но уже было понятно – на следующий день уволят и другую найдут. Еще за этой дверь не успеет закрыться. Такие семьи за обслугу редко держатся. Пока те ведут себя хорошо, так нужны. До первого промаха. Где деньги, там и сила и власть. Кто платит, тот и осетрину заказывает. И мой Володя – что та осетрина, с лимончиком поданная на красивом блюде. Для дочки любимой. Чтобы она, не дай бог, ни одной слезинки не пролила. Чтобы муж ее на руках носил каждый божий день, пылинки сдувал. Правильно все тесть с тещей рассчитали. С Володей они в точку попали. Плюс – родственников у него нет. Так что не нужно со сватами считаться, внука делить.

Долго потом у меня тот банкет перед глазами стоял. Как спать ложусь, сразу вспоминаю, что на столе стояло, кто в каком платье был, какие кто слова говорил. Как верно они Володю за живое взяли похвалой да благодарностью. Он же как дворовый щенок – кто первый кость бросил да приласкал, тот и хозяин на всю жизнь. А тут тебе не только кость, а еще и мясо, и будка теплая. В ответ требуется лишь хвостом вилять да преданно в глаза заглядывать. Володя умел. Причем искренне, со всей душой. Навострился, жизнь заставила.

Вот кто меня за язык тянул? Наверное, эмоции нахлынули, и я матери рассказала все про тот банкет. Ну а кому еще? Подруг у меня не было, даже приятельниц не имелось. Вот и рассказала я матери про тещу, которая Володе дифирамбы пела. Про то, какой он красивый в костюме, какие жена у него и сын. Мать сидела, слушала, не перебивала. Я еще удивилась, что не стала орать, как обычно. А потом поняла – она впитывала, чтобы потом побольнее ударить, извести меня посильнее. Так слова подобрать, чтобы я дышать не могла от горя и обиды. Вспыхнула мать только один раз, когда я призналась, что Володя меня не узнал. Обслуга я для него, официантка. Кто ж станет в официантке бывшую жену разглядывать?

* * *

Следующий год прошел для Виталия в счастливом забытьи. Он получил то, что обещал тесть. Сытно ел, имел чистое белье и рубашки. Уходил в квартиру бабушки «работать». Заказы имелись. Стабильно, хорошо оплачиваемые и невыносимо скучные. Будто кто-то составлял его график – не дай бог переработает, не дай бог увлечется. Заработок вдруг тоже перестал иметь значение – быт Ленины родители полностью взяли на себя. Тесть был счастлив – супруга с дочерью то коляску выбирают, то пинетки и распашонки для младенца. Он спокойно уезжал в выходные на рыбалку. В последние месяцы Лениной беременности Виталий переселился в квартиру бабушки. Один раз уснул там случайно, а потом уже Лена сама просила его остаться у бабушки – призналась, что с ним не высыпается. Виталий приезжал, ел, переодевался и снова уезжал. Заходил к жене, спрашивал, как она себя чувствует. Теща собирала ему еду с собой, выдавала новый шарф или перчатки и выпроваживала. Говорила, что надо перетерпеть, у Леночки тяжелая беременность, потом все наладится, и они наконец заживут в свое удовольствие.

Виталий не понимал, что означает жить в свое удовольствие. Жил и жил. Не жаловался. К жене и будущему ребенку относился… никак не относился. Не понимал. Лена так и не стала ему близким человеком ни в каком смысле. Супружеских отношений у них не было – из-за риска преждевременных родов врачи запретили половую жизнь. Ни Виталий, ни Лена не переживали по этому поводу. Даже облегченно выдохнули. Лена не просила Виталия погладить живот, поговорить с будущим сыном или дочкой. Не требовала сбегать среди ночи за солеными огурцами или срочно достать луну с неба. Он не держал ее голову над унитазом, когда ее мучил токсикоз и рвота не прекращалась часами. Не помогал ей залезть в ванну, когда живот стал большим, а ноги отекшими. Не отводил в женскую консультацию, не придерживал под руку на лестничных ступеньках. Не ждал в больничном коридоре. Не вез в роддом, когда начались схватки. Не стоял под окнами и не разглядывал в окне силуэт жены с младенцем на руках. Не напился в хлам с друзьями, узнав, что родился сын. Друзей не было, так и не завелись. Виталий не умел дружить, так и не узнал, как это делается. Если бы Лена сказала, что надо гладить живот, сидеть на банкетке перед дверью кабинета врача, держать ее за руку, он бы так и делал. Но она не просила. Значит, ей это было не нужно.