Невинный, или Особые отношения - Иэн Макьюэн

Однако в отличие от большинства парочек, встречающихся им по воскресеньям на берегах Тегелерзее, Леонард и Мария уже жили вместе и перенесли потерю, о которой не говорилось, поскольку она до сих пор не нашла точного определения. Им так и не удалось вернуться к тому состоянию, в котором они провели февраль и начало марта, когда казалось возможным творить собственные правила и процветать независимо от властных подспудных законов, регулирующих жизнь всех прочих мужчин и женщин. Тогда они пребывали в великолепном убожестве, на самых пределах телесного наслаждения, счастливые как свиньи, вне рамок любых домашних установлений и личной гигиены. Только Леонардова шалость — такое слово использовала Мария однажды при упоминании вскользь об их размолвке, тем самым даровав ему полное прощение, — только его Unartigkeit положила конец всему этому и вернула их на грешную землю. Теперь они остановили выбор на блаженной заурядности. В ту пору они отрезали себя от мира, что привело к несчастью. Теперь же в их жизни царил порядок ухода на работу и возвращения домой, они следили за чистотой в своих квартирах, приобрели в Trodelladen[27] еще один стул для гостиной Марии, держались на улице за руки и отстаивали длинную очередь, чтобы в третий раз посмотреть «Унесенных ветром».

Летом и осенью произошли только два памятных события. Как-то утром в середине июля Леонард шагал по туннелю в камеру прослушивания — ему предстояла рутинная проверка аппаратуры. Футах в пятидесяти от герметической двери, преграждающей доступ в камеру, он наткнулся на группу людей. Новый сотрудник, явно американец, руководил снятием коробок с предохранителями, укрепленных на стальной облицовке. Под его началом работали двое, а усилители мешали протиснуться мимо них. Леонард громко откашлялся и стал терпеливо ждать. Коробка была снята, и все трое посторонились, уступая ему дорогу. Только Леонардово «доброе утро» вызвало у новичка добродушное замечание: «Ну и напортачили же вы, ребята». Леонард отправился дальше в камеру, находящуюся под давлением, и потратил час на проверку приборов и соединений. Как его и просили, он заменил микрофон на потолке вертикальной шахты, установленный там, чтобы подать сигнал тревоги в случае вторжения русских. На обратном пути мимо усилителей он увидел, как те же люди сверлят ручными дрелями бетонное уплотнение облицовочной конструкции. Дальше по туннелю было снято еще с полдюжины коробок. На этот раз никто из них не промолвил ни слова.

Вернувшись на склад, он нашел в столовой Гласса. Подождав, пока уйдет человек, сидевший вместе с американцем, Леонард спросил его, что происходит в туннеле.

— Это ваш Макнами. Он неправильно рассчитал. Еще в самом начале запудрил нам мозги своей паршивой математикой, все доказывал, что кондиционеры справятся с теплом, которое выделяют усилители. А теперь похоже, что он здорово промахнулся. Мы вызвали специалиста из Вашингтона. Он замеряет температуру почвы на разных глубинах.

— Что тут страшного, — сказал Леонард, — если земля и нагреется немножко?

Его вопрос рассердил Гласса.

— Ну ты даешь! Эти усилители находятся прямо под дорогой, как раз под шоссе Шёнефельдер. Первый же осенний заморозок — и там будет замечательное черное пятно. Сюда, ребята, приглашаем вас посмотреть, что делается внизу! — Наступила пауза, потом: — Честное слово, не понимаю, зачем мы вас к этому подключили. Вам не хватает серьезности.

— Ерунда, — сказал Леонард. Гласс его не слышал.

— Этот чудила Макнами. Ему бы дома играть в железную дорогу. Знаешь, где он делал свои расчеты по выходу тепла? На обороте конверта. Можешь себе представить? У нас были бы три независимые группы. Если бы их оценки не совпали, мы поинтересовались бы, в чем дело. Разве у парня с такими зубами может нормально работать голова?

— Он крупный ученый, — сказал Леонард, — Он разрабатывал навигационные и наземные радиолокаторы.

— Он ошибается. Остальное неважно. Надо нам было делать все самим. Сотрудничество ведет к ошибкам, проблемам с секретностью, да что говорить.

У нас есть свои усилители. На кой нам ваши? Мы подключили вас к этому ради политики, в ответ на какую-нибудь вашу идиотскую уступку, о которой здесь и слыхом не слыхали.

Леонарда бросило в жар. Он оттолкнул гамбургер.

— Мы здесь, потому что имеем на это право. Никто не боролся с Гитлером дольше нас. Мы прошли всю войну. Мы были последней и самой верной надеждой Европы. Мы отдали этому все, и теперь у нас есть право участвовать во всем, и в обеспечении европейской безопасности тоже. Если ты этого не понимаешь, ты заодно с другой стороной.

Гласс уже давно поднял руку. Он посмеивался, извиняясь.

— Эй, не надо переходить на личности.

Вспышка Леонарда отчасти и впрямь объяснялась личными мотивами. Он не мог забыть о беседах Гласса с Марией и о хвастливом заявлении американца, что он убедил Марию вернуться назад. Сама Мария клялась, что ничего подобного не было. По ее утверждению, она упомянула об их ссоре лишь в самых общих словах, а Гласс просто записал это. Но Леонард все еще сомневался, и неуверенность делала его раздражительным.

— Пойми меня правильно, Леонард, — говорил Гласс. — Когда я говорю «вы», я имею в виду ваше правительство. Я рад, что ты здесь. И ты говоришь правду. Ваши ребята отважно воевали, они проявили себя героями. Это было ваше время. О чем я и толкую. — Он положил ладонь на руку Леонарда, — Тогда было ваше время, теперь наше. Кто еще способен осадить русских?

Леонард отвел глаза.

Второе событие произошло в дни октябрьских гуляний. Леонард с Марией провели в Тиргартене воскресенье и два следующих вечера. Они посмотрели техасское родео, побывали на всех выступлениях и пили пиво, глядя, как поджаривают на вертеле целую свинью. Хор детей в голубых шейных платках пел народные песни. Мария поморщилась и сказала, что они напоминают ей гитлерюгенд. Но песни были грустные, довольно красивые, на взгляд Леонарда, и дети уверенно справлялись с трудными гармониями. Завтрашний вечер они договорились провести дома. После работы пребывание в толпе утомляло обоих, и вдобавок они уже потратили недельную сумму, выделявшуюся на развлечения.

В тот день Леонард вернулся со склада на час позже обычного. Ему пришлось задержаться там, поскольку восемь магнитофонов неожиданно отказали. Это явно была неполадка в цепи питания, и Леонарду с одним американцем из руководящего состава потребовалось полчаса, чтобы найти ее, и столько же, чтобы устранить. Он добрался до Адальбертштрассе к половине восьмого. Уже за два пролета до квартиры Марии он понял: что-то не так. Вокруг было слишком тихо. Такая глухая, осторожная тишина обычно наступает вслед за взрывом. Какая-то женщина мыла ступени, на лестнице стоял неприятный запах. Из двери на предпоследнем этаже выглядывал маленький мальчик; увидев Леонарда, он убежал внутрь с криком: «Ег kommt, er kommt!»[28]

Последний пролет Леонард одолел бегом. Дверь в квартиру Марии была приоткрыта. Коврик в прихожей лежал криво. На полу в гостиной валялись осколки чашки. Мария была в спальне — она сидела в темноте на матраце. Она отвернулась от него, обхватив голову руками. Когда он зажег свет, она издала протестующий возглас и замотала головой. Он выключил его, сел рядом и положил руки ей на плечи. Назвал ее по имени и попытался развернуть к себе. Она сопротивлялась. Он лег на матрац, чтобы заглянуть ей в лицо. Она спрятала его в ладонях и отвернулась снова. «Мария?» — опять сказал он и потянул ее за запястье. На ее руке были сопли и кровь, едва заметные в свете, проникающем из гостиной. Она позволила ему отнять ее руки. Она плакала, но уже перестала. Ее левый глаз опух и закрылся. Вся левая сторона лица была разбита и набухала на глазах. Леонард увидел, что уголок рта у нее порван. Рукав блузки был разодран до самого плеча.