Восковые куклы - Елена Мордовина

Привычка к морфию стала в нем очень упорна, и хотя он старался отрицать в себе все чаще проявляющиеся признаки морфийного голодания, ложь эта уже не спасала его.

В надежде отыскать на дне склянки остатки порошка, Александр нагнулся и поднял ее с пола. В склянке ничего не оказалось. В сердцах он хотел было разбить ее о дверь, но вдруг внимание его привлекла статья в газете, коей была заклеена часть двери. И вроде не было никакого дела Александру до проблем городского ипподрома, но он искренне разделил негодование издателя и искреннейшим же образом огорчился.

Казалось, все препятствовало тому, чтобы Александр посетил-таки сегодня практикум профессора Рапштынского. Теперь его задержали старые гербарии, которые во что бы то ни стало необходимо было разобрать. И Александр, уже надев пальто и подготовившись выйти, уселся за стол разбирать гербарий. Понюхав засохший цветок, он не обнаружил никакого запаха, вздохнул, и, отбросив гербарий, стремглав выбежал из комнаты, улучив момент, когда страх вдруг оставил его.

5

До университета добрался он довольно скоро, но совершенно выбился из сил и присел на скамью возле старой липы. Он тяжело дышал, ему казалось, что он видит солнце даже сквозь закрытые веки и сквозь грубую арку ворот университетского скверика. Солнце вдруг начало живо пульсировать, и чугунный орел над аркой превратился в ворона Кошкли из старой северной сказки, которую он читал в библиотеке неделю тому назад. Ворон Кошкли взлетел и, тяжело хлопая крыльями, поплыл к солнцу.

Александр очнулся, но не стал убеждать себя, что это был только сон, такие сны были для него реальнее самой реальности, и он относился к этим видениям нежно и бережно, хотя и с немалым страхом.

Товарищей своих по университету он считал людьми недалекими и, что гораздо хуже, весьма ограниченными в своих фантазиях и не способными думать. И все же, сегодня он хотел говорить с ними, видеть их старание всячески расположить к себе старого профессора, который, несмотря на все свои знания о рефлексах, никак не может (и никто не сможет) перестать быть паяцем на нитях рефлексов собственных. Сегодня его это только умиляло, будто он сам был старичком-профессором.

В лаборатории было солнечно и тихо. Запах формалина, исходивший от высоченных шкафов, успокаивал его. Лаборатория, где предстояло изучать время рефлекса, оборудована была в пражском вкусе, весьма скромно и без излишеств. Кроме него здесь находились еще два студента, приехавших с поездом из экспедиции и успевших на занятие. Они поздоровались с Александром, и тот спросил, что за зверь сидит у них в банке, и уж не на этом ли звере будут они изучать сегодня рефлексы. Оказалось, что дело обстояло именно так. Самец далматинской лягушки, привезенный ими из Восточных Карпат, должен был послужить сегодня медицинской науке. С разрешения экспедиторов Александр бережно извлек страдальца из банки.

Гладкий, бурый, а скорее даже розовато-бежевый очаровательный самчик помещался теперь в ладонях Александра. Тот гладил его белое, с розоватым оттенком, брюхо, и брюхо тут же становилось ярко-розовым. Александр разглядывал его большой любопытный глаз и огромную барабанную перепонку с этот глаз величиной.

Вдруг лягушонок проворно выскользнул из ладоней Александра и оказался на столе. В следующее мгновенье он был уже на полу, и каждый прыжок его равнялся шагу взрослого человека. Похож он был на нежный рисунок какого-то японского художника, какого точно, Александр припомнить не мог. Экспедиторы возмутились и потребовали, чтобы Александру немедленно поймал лягушонка. Александр гонялся за ним по всей лаборатории, но поймать его было почти невозможно, потому как это самая прыгучая лягушка из всех европейских, а чтобы ее удержать в руках, требуется невообразимая ловкость и вместе с тем крепость пальцев. Он как плазма проскальзывал меж пальцев, и трудно было удержать в руках этот пульсирующий ком живой плоти.

Когда Александр ловил лягушонка, вошла пани Годлевская в своем длинном ватерпруфе и ухмыльнулась, глядя на эту сцену. Годлевская была единственной дамой на факультете, рассудительной, дотошной и одновременно безжалостной в отношении всех, и в этой способности она не уступала даже студентам-юношам. Александр в некотором смысле даже побаивался ее.

Чудом ему удалось схватить далматинского самца. Александр согрел его в ладонях, самец перестал вырываться и начал издавать пузырчатые звуки. Огромные его черные глаза, окруженные веками, тоже черными, но с мириадами золотистых вкраплений, увлажнились. И Александру показалось, будто это лягушка-принц, которая роковым образом оказалась среди людей, и его нужно было только поцеловать.

Во время небольшой вступительной лекции профессора один из экспедиторов рассказывал ему на ухо, что «этот экземпляр» лежал замороженный в погребе, и когда его вынули, у него проснулись половые инстинкты (это осенью-то!), он начала издавать звуки, а железы его набухли.

Потом все ушли в музей, и Александр остался в лаборатории один. В его воле теперь выпустить лягушонка, именно сейчас, другого момента не будет. Но что он скажет профессору? Его убежденность в королевском происхождении лягушонка не годилось, на здравый взгляд, не только для объяснения, но даже для подобия шутливой отговорки. Он приостановился, чтобы собраться с мыслями, и только было собрался отпустить лягушонка, как услышал в коридоре шаги.

Все пропало.

6

Ассистировать профессору вызвалась сама пани Годлевская. Она так стремилась не отставать от юношей, что во многих вопросах даже превосходила их. Вслед за тем, как профессор зондом разрушил лягушке мозг и ввел ее в состояние спинального шока, Годлевская ловким движением подвесила его на крюк за нижнюю челюсть.

— Для объяснения данного опыта, — монотонно, немного растягивая слова, диктовал профессор, — Сеченов сделал предположение, что в зрительных буграх у лягушки заложены особые нервные центры, единственной физиологической задачей которых, — тут он с чувством затаенного стариковского превосходства глянул на студентов, как будто для тех будет весьма неожиданным то, что он сейчас скажет, — является подавление рефлексов спинного мозга.

Профессор удовлетворенно вертел шеей и улыбался.

Сначала Александр держался той мысли, что товарищ его по игре умер и не испытывает никаких чувств, странным казалось лишь то, что, вытянувшись, этот скользкий комок выглядит совершенно по-другому — очень пропорциональное, по человеческим понятиям, тело, очень худое. И ноги! Какие ноги! Бедро чуть длиннее голени и очень длинная лапа, как будто ноги красивой женщины, не будь эта лапа такой длинной. И тут Александр понял, что самчик жив. Глаза лягушонка открылись, только сузились до зернышка. Похоже, мозг был разрушен лишь частично.

Начался опыт с десятой доли процента серной кислоты. Метроном отстукивал каждые полсекунды и словно заменял собравшимся стук их собственных сердец. Годлевская окунула пальцы лягушонка в стакан, и все начали ждать, когда тот дернет ногой, но ничего не происходило. Ногу окунули в стакан с водой, чтобы смыть раствор. С половины процента концентрацию кислоты увеличили до одного — опыт снова не получался, лягушонок только дрожал время от времени. («Ох уж эти мне осенние лягушки», — вздыхал старичок Рапштынский). И тут Александр на мгновенье сопоставил себя, человека, мозг которого уже начал разрушать морфий, с этим самцом Rana dalmatina. Он сию же минуту вспотел и пожелал было удалиться, но лягушачий глаз снова моргнул, и Александр не посмел уйти.