Восковые куклы - Елена Мордовина

Давид на какую-то секунду проникся этим игрушечным трагизмом и даже объяснил, что в его жизни тоже было две волны, два пути восприятия мира. Она сейчас выбирает. Возможно, это навсегда, возможно, выбор уже не зависит от нее. Он бы не желал этого, ведь такой выбор делается только раз в жизни, и не следует отфыркиваться от советов стариков.

— Она мудра и знает, что делать, умеет варить кофе, слушать Вивальди по утрам, а вечером рассуждать о таинствах монохромной живописи Чжан Дина и подагре Ростроповича. Эти наивные вопросы и покорный взгляд… О себе я и говорить не стану, вы же наблюдали почти все мои истерики, а дома у меня только холодно и тошно от моего же присутствия.

— Бывает, знаешь о женщине все: и красную точку в углу глаза, и журнальную фразу, и видишь, как она наносит тушь на ресницы, иногда бывает противно… но все это вместе… она взглянет, скажет мягким ртом, духи, теплая пудра, кудри из-под аккуратной шапочки, снова мягкий рот, тепло… все вместе это как-то… и ты проваливаешься. Почему это так? Ты чувствуешь за ней весь этот фон — туалетный столик, мягкий свет, теплые ковры, кофе, нежная музыка. И главное, эта особенного рода возможность провалиться, исчезнуть, сама женщина — только символическое выражение этой возможности, и ей не стоит преувеличивать свое значение. И вполне ясно, что если в тебе этого нет, ты просто бутафория, картонный голливудский город, за которым ничего нет, пустырь. Ты, у которой есть только ты сама и твои вечные истерики — это не женщина. Rolling Stone. Like a dog without a bone, an actor out of loan…with no direction home, одним словом. В тебе нет глубины, полноты объема, нет того узла, из которого ты проецируешься. Женщина может одарить взглядом, в глубине которого есть эта точка бэкграунда… и в тебе все падает, и ты хочешь ей помочь и войти в ее мир, и конечно, ты никогда этого не забудешь.

— Ну, да… Резная мебель, пасьянс, тихий дождь за окном, кухня, Моцарт, мама, театр, Гамлет, печенье… это не motel money murder madness… Потом, этот культ уверенности… вплоть до трусов для недержащих мочу, знаете? Оставайтесь Сухими и Уверенными! Самцам уверенность обойдется в 9 фунтов, самкам несколько дешевле. Они чувствуют себя уверенно, но только до тех пор, пока на них эти трусы, отсутствие уюта сразу делает их неуверенными, ничтожными, они боятся этого, боятся быть человеком, собой… Мужчины чувствуют себя лучше в окружении теплых светильников, кофейников и объятий у кабинетного рояля…

— Он избрал лучший для себя вариант, ты ведь понимаешь? — Давид несколько лукавил. Он сам устроил брак Дениса, но так привык выворачивать истину в зависимости от настроения собеседника, что делал это даже в тех случаях, когда хотел быть искренним. — Он уже не может чувствовать себя мужчиной, человеком, без этих бессмысленных в твоем понимании мелочей. В том окружении он меняется сразу, видела его? Он становится чувственным, меняется голос, осанка, он властный и нежный одновременно… и на всю жизнь.

— На всю жизнь. Он мне тоже так говорил: ты думаешь, легко прожить вместе всю жизнь? Они говорят об этой всюжизни — она для них такая огромная, неопределенная дебелая туша, как жирный дохлый тюлень, которого надо оттащить в сторону с дороги, ведущей в какой-то рай, счастье, наконец…

Саша призадумалась, и Давид Михайлович решил отвлечь ее от этого разговора, он снова превратился в рассеянного старичка и начал жаловаться на то, что старуха не принесла сегодня козьего молока. Каждое утро приносила, и он уже привык, а теперь подозревает, что именно от этого у него паршивое настроение с утра.

5

Следующим днем случилась их вторая встреча. Саша набрела на Диму, когда размышляла о том, каким способом верхние горизонты известняков образуют гребень. Она не сразу увидала его. Дима вышел из воды, расположился возле лохматого куста и, выбирая оттуда мелкие бутылочные стекла, составлял мозаику.

Саше не терпелось столкнуться с самим духом скал, что требовало особого состояния, в котором человек крайне остро ощущает мир, в котором видит плоскость реальности вступающей в конфликт с плоскостью решенной, удерживаемой в сознании силой. Когда под человеком этим на высоте шестиэтажного дома волны спокойно перекатывают камешки размером с его труп, когда вчера прошел дождь и нужно учиться ставить стопу ребром, чтобы не достаться волнам, когда нога скользит…

Лицо Димы не было красивым: широко поставленные глаза, неровно стриженные линялого льна волосы, вмятый нос. Несмотря на это в нем определенно сквозила некая притягательность, которой не было в его приятеле. Глаза Димы были навыкате, как у болотного кулика, а приятель его, года на два постарше, но такой же мелкий, сложен был идеально и располагал к тому, особенно находясь в движении, чтобы им беспрестанно любовались.

Они сидели мокрые, мерзли и курили, попеременно смеряя, кто сколько скурил.

— Ты уже больше половины, я выше! Все, никому не оставляю, — здесь он заметил Сашу. — Привет!

— Ты ее знаешь? — с оттенком звериной недоверчивости, весьма характерной для ребят с побережья, поинтересовался приятель. Он степенно подтянул к животу правую ногу и кашлянул табачным дымом. С мокрых плавок капала вода.

— Конечно, я видел, как она прыгает. Оставить курнуть, Саш? Ах, забыл, как это я? Мммерзну, ммерзну, — он довольно продолжительно стонал, пока наконец не решился спросить у Саши полотенце, и насухо вытерся.

— А я вот не мерзну! Нет, не ммерзну!.. Дай тоже вытереться.

Дима продолжал дрожать, и Саша накинула ему на плечи полотенце. Разговор зашел о позавчерашнем шторме, затем они развлекали себя тем, что демонстрировали друг другу новые шрамы, приятель Димы очень внимательно следил за счетом:

— Первый, второй… Попался! Это у тебя старый! Еще и мерзнет, гляди! Паскудный! Что ты опять не в рубашке? Забыл? Ты всегда забываешь, и мерзнешь все время!

Нетрудно было догадаться, что у Димы, может, и всего-то есть, что одна рубашка, и бережливая мать прячет ее и выставляет сына за дверь раздетым, и что его приятель знал об этом, но ребята обладали достаточной деликатностью даже в самых острых ссорах не упоминать прямо о стесняющих обстоятельствах.

— А я вчера на ученьях был ночью. Ракеты красные так и мелькают вдоль земли! Потом они флаг сделали: запустили сразу три ракеты, одна над другой. Тебя-то не пустили?

— Я все с балкона смотрел, — он потянулся, выразив тем полное равнодушие к обсуждаемому вопросу, и, почесав живот, медленно выговорил:

— Сегодня буду фильм в кинотеатре смотреть, хороший, сам афишу видел!

— Нестоящий этот фильм, чтоб ты знал, мне мама сказала! Другое дело, я сейчас покажу, — Дима встал, изящным жестом поправил плавки и нахмурился:

— Прощайся с белым светом, змея подколодная! Эге-гей! Йо! Куда ж я сигарету выкинул?

— Там дальше, а то он мне недавно прожег, смотри, — он повернул к Саше голень.

— Что ты врешь! Я тебе на ляжке прожег, а ты что показываешь? Сюда! А это родимое пятно!

Саша тем временем вовсе не интересовалась отметинами на ногах, а наблюдала манеру его курения. Она неожиданно рассмеялась, и, когда сигарета была почти докурена, попросила его надуть щеки, приподнять подбородок и немного скосить глаза.