Сексуальная жизнь в Древней Греции - Ганс Лихт

О том, что такие сцены не были чем-то необычным для греческого театра во времена империи, говорит тот факт, что мифологический мотив и прикрытие звериными шкурами исчезли со сцены, а самый факт совокупления между людьми и животными стали показывать in puris naturalibus. Сюжетом приписываемого Лукиану сочинения «Лукий, или Осел», как хорошо известно, служила история о том, как Лукий под воздействием колдовских чар превратился в осла, который при этом сохранил человеческий разум и чувства. В конце приключений Лукия в образе осла рассказывается любовная история знаменитой госпожи из Фессалоник. Лукиан подробно описывает это приключение; здесь мы излагаем ее вкратце, а любознательный читатель может обратиться к оригинальному тексту.

Эта странная и очень богатая госпожа прослышала об удивительных качествах осла, в котором никто не мог заподозрить человека. Она приходит, видит его и влюбляется. Она его покупает и использует как своего любовника. Однако эту необычную пару замечают и решают показать столь редкие качества осла на публике. В конце концов их выставляют на всеобщее обозрение, а женщину приговаривают к смерти. «…Наконец, когда настал день, в который господин мой хотел проявить щедрость к народу, решили, как меня привести в театр. И я вошел таким образом: было приготовлено большое ложе, отделанное индийской черепахой с золотыми скреплениями; меня уложили на нем и рядом со мной поместили женщину. Потом в таком положении нас поставили на какое-то приспособление и внесли в театр, на самую середину, а зрители громко закричали и захлопали в ладоши, приветствуя меня. Перед нами поставили стол, уставленный всем, что подается у людей на роскошных пирах. И вокруг нас стояли красивые рабы-виночерпии и наливали нам вино из золотого сосуда. Мой наставник, стоя позади, велел мне обедать, но мне стыдно было лежать на театре, да и страшно, как бы не выпрыгнул откуда-нибудь медведь или лев.

Между тем проходят мимо люди с цветами, и среди прочих цветов я вижу цветки свежих роз, и я, ничуть не медля, вскакиваю и спрыгиваю с ложа. Все думали, что я встал, чтобы танцевать, но я перебегаю от одного к другому и обрываю цветы и поедаю розы. Все еще удивляются мне, а уж с меня спадает образ скотины и пропадает; и вот исчез прежний осел, а вместо него стоит голый сам Лукий. Пораженные таким невероятным и совершенно неожиданным зрелищем, все подняли страшный шум, мнения разделились: одни считали, что меня нужно тут же умертвить огнем, как колдуна, знающего ужасные чары, и многоликое чудовище, другие же говорили, что нужно обождать моих объяснений и сначала все расследовать, а потом уже судить об этом. А я подбежал к правителю области – он присутствовал, оказалось, на этом представлении – и рассказал ему по порядку, как фессалийская рабыня фессалийской женщины превратила меня в осла, смазав колдовской мазью, и умолял его взять меня и держать под стражей, пока он не убедится, что я не лгу.

«Скажи нам, – говорит архонт, – имена, твое и родителей и родственников твоих, если, как ты говоришь, у тебя есть близкие родичи, а также название твоего города». – «Отец мой – Декриан, софист, а мне имя Лукий, – сказал я, – брату же моему – Гай. Остальные два имени у нас обоих общие. Я сочинитель повестей и других произведений, а он элегический поэт и хороший прорицатель; родина же наша – Патры в Ахее». Когда судья услышал это, он сказал: «Ты сын дорогих мне людей, связанных со мной дружбой, которые меня принимали в своем доме и почтили меня дарами, и я уверен, что ты ни в чем не лжешь, раз ты их сын». И, соскочив со своей колесницы, он обнимает меня, и целует много раз, и ведет меня к себе в дом. Между тем прибыл и мой брат и привез мне денег и много всяких вещей, и тут правитель объявляет меня свободным во всеуслышание, при всех. И, пойдя к морю, мы нашли подходящий корабль и погрузили свои вещи.

Но я решил, что самое лучшее пойти к женщине, которая была влюблена в меня, когда я был ослом, и говорил себе, что теперь, став человеком, я ей покажусь еще красивее. Она приняла меня с радостью, очарованная, думаю, необычайностью приключения, и просила поужинать и провести ночь с ней; и я согласился, считая достойным порицания после того, как был любим в виде осла, отвергать ее и пренебречь любовницей теперь, когда я стал человеком.

И вот я ужинаю с ней, и обильно умащаю себя благовониями, и венчаю себя милыми розами, восстановившими меня в человеческом образе. Когда же настала глубокая ночь и нужно было ложиться в постель, я поднимаюсь из-за стола и раздеваюсь, как будто совершаю нечто значительное, и стою нагой, надеясь, конечно, что еще более понравлюсь по сравнению с ослом. Но как только она увидела, что у меня все – человеческое, она с презрением плюнула на меня и сказала: «Прочь от меня и из дома моего! И уходи спать подальше!» А на мой вопрос: «В чем же я так провинился перед тобой?» сказала: «Клянусь Зевсом, я любила не тебя, а осла в тебе, и с ним, а не с тобой проводила ночи; я думала, что и теперь ты сумел спасти и сохранить хотя бы тот главный признак осла; а ты пришел ко мне, превратясь из этого прекрасного и полезного существа в обезьяну!» И тотчас она зовет рабов и велит им вынести меня прочь из дома – на своих спинах; и вот, выброшенный вон, обнаженный, с венком на голове и надушенный, я обнял голую землю и провел ночь с нею. С рассветом я, голый, прибежал на корабль и рассказал брату мое смехотворное приключение. Потом, так как с суши подул попутный ветер, мы отплыли, и через несколько дней я прибыл в родной город. Здесь я принес жертву богам-спасителям и посвятил в храм приношение в память того, что спасся не «из-под собачьего хвоста», как говорится, а из шкуры осла, попав в нее из-за чрезмерного любопытства, и что вернулся наконец домой спустя долгое время и с таким трудом»[47].

Танцы, которые в античности всегда считались выставлением себя напоказ, можно рассматривать как театрализованные представления в широком смысле. Античность не знала танцев в современном виде, а именно как движение танцующей пары под музыку для собственного удовольствия. Танец эллинов – это искусство ритма и мимики; то есть это телесное выражение внутренней идеи посредством движения, как поэзия – выражение идеи посредством слова. Поэтому греческий танец был настоящим искусством, не бесцельным кружением, но всегда ритмическим выражением внутренних процессов при участии и движении всех частей тела, а не только рук и ног. По этой причине греки, приверженные красоте, находили несравненное удовольствие в танцевальных представлениях, которым мужчины обучали юношей и которые сопровождали праздники, а также застолья, пирушки и другие частные мероприятия. Так было даже и в далекой древности; находки на Крите рассказывают о прекрасных танцах женщин в доисторический эгейский период и об их очень легких нарядах; и Гомер несколько раз упоминает о ритмических танцах, призванных доставить удовольствие зрителям. В течение всего периода античной цивилизации мы встречаем описание танцев как выражение телесной красоты и изящества движений в литературе, живописи и пластических искусствах; кроме разрозненных упоминаний в произведениях античных авторов, в нашем распоряжении есть несколько монографий по искусству танца. Сохранившиеся до наших дней стенные росписи из Помпей и вазовая живопись очаровывают нас невероятной красотой и неповторимой грацией изображенных движений, не говоря уже о благородной наготе, частичной или полной, молодых танцоров, мужчин и женщин.