Дипломатия - Генри Киссинджер

В мире по окончании холодной войны американскому идеализму необходимо будет воздействовать на геополитический анализ, чтобы пробиться через толщу новых сложностей. Сделать это будет нелегко. Америка отказалась господствовать над миром даже тогда, когда обладала ядерной монополией, и она пренебрежительно относилась к балансу сил даже тогда, когда вела, как, например, в период холодной войны, дипломатию, учитывающую сферы интересов. В XXI веке Америке, как и другим странам, придется научиться лавировать между необходимостью и выбором, между неизменными принципами международных отношений и элементами, оставляемыми на усмотрение государственных деятелей.

Когда установлен баланс между ценностями и необходимостью, внешнеполитическая деятельность должна начинаться с какого-либо определения того, что является для страны жизненно важным интересом. Перемена в международной обстановке, скорее всего, может подрывать национальную безопасность, так что этой перемене нужно противодействовать независимо от характера угрозы или от того, как бы внешне законной она ни выглядела. Находясь в зените своего могущества, Великобритания готова была бы начать войну, лишь бы предотвратить оккупацию нидерландских портов в Па-де-Кале, даже если бы их забрала себе великая держава, во главе которой стояли бы святые. На протяжении значительного отрезка американской истории доктрина Монро служила в качестве функционального определения американского национального интереса. С момента вступления Вудро Вильсона в Первую мировую войну Америка избегала определения конкретного национального интереса, ограничиваясь аргументом о том, что она не против изменений как таковых, но возражает лишь против применения силы для осуществления подобных изменений. Ни одно из этих определений более не отвечает реальности; доктрина Монро носит излишне ограничительный характер, вильсонианство слишком неопределенно и слишком законопослушно. Противоречивость, сопровождавшая почти все американские военные акции в период после окончания холодной войны, демонстрирует тот факт, что до сих пор отсутствует более широкий консенсус по поводу пределов действий Америки. Обеспечение такого консенсуса является главной проблемой национального руководства.

Геополитически Америка представляет собою остров между берегами гигантской Евразии, ресурсы и население которой в огромной степени превосходят то, что имеется у Соединенных Штатов. Господство какой-либо одной державы над любой из составляющих Евразию частей — Европой или Азией — остается критерием стратегической опасности для Америки независимо от того, идет или нет холодная война. Поскольку такая группировка стран могла иметь возможность превзойти Америку в экономическом, а в конечном счете и в военном плане. Этой опасности следовало противостоять, даже если господствующая держава будет по отношению к Америке настроена благожелательно, так как если ее намерения когда-то переменятся, то Америка окажется лишенной значительной части возможностей, обеспечивающих ее эффективное сопротивление; станут также снижаться и ее возможности воздействовать на события.

Америка оказалась втянута в холодную войну из-за угрозы советского экспансионизма, и она возлагала многие свои надежды по окончании холодной войны на исчезновение коммунистической угрозы. Точно так же, как отношение Америки к враждебности со стороны Советского Союза сформировало отношение Америки к глобальному порядку — с точки зрения сдерживания, — точно так же реформа в России стала определяющим фактором американского мышления в отношении мирового порядка после окончания холодной войны. Американская политика основывалась на том предположении, что мир может быть обеспечен Россией, сдерживаемой демократическими принципами и концентрирующей свою энергию на создании рыночной экономики. В свете этого главной задачей Америки принято считать содействие укреплению российских реформ с применением мер, позаимствованных, скорее, из опыта осуществления «плана Маршалла», чем традиционных схем внешней политики.

Ни на какую другую страну американская политика не была ориентирована столь целенаправленно, исходя прежде всего из оценки ее намерений, а не потенциала или даже политики. Франклин Рузвельт, возлагая свои надежды на мирную послевоенную действительность, в значительной степени рассчитывал на сдержанность Сталина. Во времена холодной войны нормоустанавливающая американская стратегия — сдерживание — имела своей объявленной целью перемену советских намерений. И дебаты в связи с этой стратегией сводились в основном к тому, произошла ли уже эта ожидаемая перемена. Среди американских президентов послевоенного времени только Никсон постоянно имел дело с Советским Союзом как с геополитической проблемой. Даже Рейган в огромной степени полагался на смену вех советских руководителей. Неудивительно, что после краха коммунизма было решено, что враждебные намерения исчезли, а поскольку вильсонианские традиции отвергают сам факт наличия конфликтных интересов, американская политика по окончании холодной войны велась так, словно традиционные внешнеполитические соображения потеряли силу.

Знатоков геополитики и истории смущает прямолинейная ограниченность такого подхода. Они опасаются того, что, переоценивая способности Соединенных Штатов формировать облик внутренней эволюции России, Америка может без всякой необходимости вовлечь себя во внутрироссийские противоречия, вызвать ответную отрицательную реакцию националистического толка и пренебречь обычными задачами внешней политики. Они поддержали бы такую политику, которая была бы направлена на снижение традиционной российской агрессивности, и по этой причине благоприятно отнеслись бы к оказанию России экономической помощи и осуществлению совместных с Россией проектов по глобальным проблемам. Однако они заявили бы, что Россия, независимо от того, кто ею правит, располагается на территории, которую Хэлфорд Макиндер называл «геополитическим центром», и является наследницей одной из самых могучих имперских традиций[1095]. Даже если заявленные моральные преобразования и должны были бы произойти, пройдет какое-то время, а за этот промежуток Америке следует перестраховаться.

Не стоит Америке также ждать, что результаты ее помощи России будут сопоставимы с результатами от осуществления «плана Маршалла». Западная Европа в период, следовавший непосредственно за окончанием Второй мировой войны, обладала функционирующей рыночной системой, разветвленным бюрократическим аппаратом и демократической традицией в большинстве стран. Западная Европа была привязана к Америке наличием военной и идеологической угрозы со стороны Советского Союза. За щитом Североатлантического альянса экономическая реформа заставила выйти на поверхность подспудную геополитическую реальность; «план Маршалла» позволил Европе вновь обрести традиционную систему внутреннего управления.

В России по окончании холодной войны сопоставимых условий просто не существует. Уменьшение страданий и содействие экономической реформе являются важными инструментами американской внешней политики; они, однако, не подменяют серьезных усилий по сохранению мирового баланса сил применительно к стране с длительной историей экспансионизма.