Ничего не возьму с собой - Алла Полянская

А потому Аня очень рано научилась справляться со своей жизнью самостоятельно. Ей покупали вещи, ей дали образование, но все это просто потому, что так было нужно, так родители понимали свой долг, но не более того. Но у нее были свои друзья, своя жизнь, о которой родители ничего не знали, да и знать не хотели. Она обустроила собственную жизнь так, как ей самой хотелось, и очень дорожила теми немногими людьми, которых считала близкими. Игорь Недзвецкий был именно таким человеком, близким другом, и сегодня его не стало. Она еще не до конца осознала потерю, но ощущение непоправимости беды было пугающим.

И сегодня, сидя в машине Никиты, Аня в ужасе думала, каково ей будет в пустой квартире с этими мыслями, а утром надо проснуться и идти к родителям Игоря. И это кошмар, потому что их горе выльется на нее, но ей хватает собственного. И так бы оно и произошло, но мать Никиты рассудила по-другому. И теперь они сидят в кухне, за окном тихо колышется ночь, а они неспешно беседуют. И Аня замирает от одной мысли, что она дома у Никиты и что он спит здесь же.

И Анастасия Петровна смотрит на нее участливо, сейчас Ане кажется, что она уже была здесь, что она своя в этом доме, и это ощущение тепла такое новое для нее, и ей хочется, чтобы ночь длилась и длилась, но она понимает, что пора бы и честь знать.

— Сейчас спать ложись, Анечка, а там утро вечера мудренее. — Анастасия Петровна погладила руку девушки. — Случилось, конечно, непоправимое, и так ужасно… кому это могло понадобиться, я представить не могу. Но ничего уже не исправить, что ж теперь угрызаться. А похороны — дело такое, не хочешь — не ходи, какая разница, кто там что подумает. Мы вообще слишком большое значение придаем чужому о нас мнению, а это неправильно. Никто не может абсолютно точно знать, как у тебя обстоят дела или что ты чувствуешь, кроме тебя самой. Так зачем же переживать, что о тебе подумают какие-то люди? Ведь они просто посудачат и через пять минут забудут, а жить-то тебе! Жизнь твою за тебя никто не проживет.

— Не все пересуды заканчиваются через пять минут… — возражает Анна.

Вот уж поистине, слово не воробей, вспорхнуло — и лови его, а толку. Анастасия Петровна поняла, о чем речь, моментально.

— Ты давно знаешь?

Ане так неловко, и чувствует она себя абсолютной негодяйкой, но исправить ничего нельзя.

— Давно… — Аня с мольбой смотрит на Анастасию Петровну. — Я не верю ни единому слову этой дряни, и никто из наших не верит. Это если совсем уж посторонние, а мы работаем вместе, изо дня в день, и успели понять, что к чему. Никита Григорьевич никогда в жизни не стал бы… не такой он человек.

— Не такой. — Анастасия Петровна вздохнула. — А вот, поди ж ты, повстречалась на пути эта мерзавка. Мало того что обобрала до нитки, так ведь хуже того: ославила на весь мир! Даже друзья Никиткины и те отреклись, хотя знали его много лет.

— Значит, такие были друзья, и жалеть о них не стоит.

— Ты права, конечно же. Но там, понимаешь, была вся его жизнь. Работа, которую он любил, город, в котором он чувствовал себя на месте. Впервые за всю жизнь он жил на одном и том же месте несколько лет, а не кочевал вслед за нами… Ну, что теперь толковать, так вышло. Но ему тяжело, и я это вижу, но помочь ничем не могу, вот что самое ужасное. Видеть, как обошлись с твоим ребенком, и не иметь возможности что-то исправить. И пусть это уже взрослый ребенок, для меня-то он все равно маленький. Был бы жив отец, всего этого не случилось бы ни за что.

— Он умер?

— Да, скоро четыре года, как не стало. — Анастасия Петровна вздохнула. — Всю жизнь из одного гарнизона в другой, всю жизнь на чемоданах. Никите тоже досталось, всего раз удалось начать и закончить учебный год в одной и той же школе. А потом, когда папа наш получил должность в штабе армии, переехали в столицу. И только жить начали — на тебе, Гриша умер. И не болел ничем, а вот умер же. Говорили — сердце, но он никогда на сердце не жаловался. И с того времени все рассыпалось, пошло наперекосяк. Девочка эта, Габриэлла… Я, конечно, ничего Никите не говорила, но мне она не понравилась буквально сразу. Я корила себя, ведь ничего плохого, ничего явного, в чем я могла бы ее упрекнуть, не было, а вот не нравилась она мне, и все. Я сама над собой, бывало, смеялась — получилась из меня хрестоматийная свекровь, кто бы мог подумать! Я всегда считала, что жену своего сына приму как родную дочь, но тут не получилось. И я себя винила, стыдила, а ничего с собой поделать не могла. Вот просто не нравилась мне эта девочка, не знаю даже почему. А тут мама приболела, и я обрадовалась возможности уехать. Думала — пусть молодые вместе поживут, ну что я там с ними… а тут все-таки мама, и старые друзья, и давняя подруга заведует детской библиотекой, на работу меня позвала. В общем, я как-то наладила здесь свою жизнь, хоть и скучала без Никитки. Мы ведь всегда вместе были, уж сколько раз мама говорила: каждый год в новом городе, привезите ко мне ребенка, пусть он на одном месте живет. А я представить себе не могла: как это отдам его, даже если и маме? И что тогда мне делать в чужом городе, среди чужих людей? Муж на службе сутками, а я же на что тогда? Эгоизм, конечно. Так и кочевал с нами Никита по всей стране. Но жить можно где угодно, потому что мой дом там, где моя семья, а тут пришлось уехать, но я думала, так лучше будет. А потом мамы не стало — тяжело, конечно, а тем не менее, как ни крути, а это жизнь так устроена, родители уходят, мы остаемся, потом и мы уйдем в свой черед, тут ведь важно, чтоб не наоборот, не приведи, господи, нет ничего страшнее, чем дитя свое схоронить и остаться дальше небо коптить зачем-то. И Никитка звал меня обратно, а я не поехала, а сейчас думаю: вот если б поехала, то глядишь, и не вышло бы у негодяйки такое сотворить. А так что ж, они там только вдвоем жили, свидетелей никаких, вот и сочинила она, что сама захотела.

— Она бы так и так это сделала, раз уж решила, еще бы и вас приплела. — Аня задумалась. — Нет, она это давно спланировала, может даже, что и с самого начала. Аферистка она! И на месте Никиты Григорьевича я бы в полицию пошла, а он…

— Сдался? — Анастасия Петровна горько улыбнулась. — Ты права, сдался. В библиотеку кто-то позвонил, все это рассказал, и я тогда в больницу попала. А Никитку тогда же с работы уволили, и какие-то люди звонили с угрозами, проклятиями. Как бы он доказал, что все это клевета? И только тут, в Александровске, нашлись люди, которые поверили ему и помогли встать на ноги. И я буду за них Бога молить, сколько живу на свете, потому что без них мой сын пропал бы. Так оно и задумывалось, похоже. Ну, теперь толковать нечего, все уже случилось. Ладно, Анюта, пора спать, засиделись мы с тобой. Только мне ведь об этом и поговорить было не с кем, вот с тобой душу отвела. Я перед Никиткой ни-ни, обязательно делаю вид, что все хорошо, так привыкла смолоду — что бы ни случилось, я должна держаться ради него. Так нужно, чтобы ребенка не нервировать. Гриша был человек крутого нрава, но он знал это и умел сдерживаться. Никогда не было так, чтоб он срывался на крик, ни в семье, ни на службе, что бы ни произошло, выдержка у него была железная, вот и я взяла себе за правило держаться, что бы ни случилось. И держусь…