Экспедиция надежды - Хавьер Моро

и мясо. Затем она закупила метелки из пальмовых листьев, чтобы чистить лоток, где оставляли подкинутых новорожденных, и пристально следила за монахиней, принимавшей детей, чтобы та не вздумала отлучиться, как это происходило с ее предшественницей. Через месяц пребывания Исабель на посту начальницы приют было не узнать.

– Чтобы выразить тебе свое удовлетворение, и не только мое, но и всех попечителей, мы решили доплачивать тебе по шестнадцать реалов в месяц как компенсацию за починку одежды, – сообщил ей дон Херонимо.

Эта работа состояла в том, что приходилось кроить рубахи и пеленки из старых простыней, штопать и латать штаны и куртки, пришивать оторванные шнурки и пуговицы. Несмотря на эти дополнительные труды, Исабель была довольна и не роптала. Иногда она с ностальгией вспоминала удобное и приятное житье в особняке Ихоса, но не жаловалась на судьбу: наверное, к лучшему, что у нее не хватало времени на себя.

Очень скоро она начала воспринимать всех детишек в приюте как своих собственных. Ее поражала их способность к выживанию. Три четверти подкидышей погибали в первые три дня; были периоды, когда смертность подскакивала до девяноста или даже ста процентов: никому не удавалось выжить. Поначалу Исабель встревоженно рассказывала об этом доктору Поссе, будто он мог чем-то помочь:

– Они поступают в очень плохом состоянии, доктор. С раздавленной головой, все тело в парше, пупок развязан. Из дальних деревень их несут в корзинках или даже в седельных сумках.

Врачу это было прекрасно известно, поскольку он регулярно посещал благотворительные заведения. Смерть уносила столько жизней, что целых две похоронных конторы в Ла-Корунье занимались исключительно погребением детей и подростков. Для благородных семейств всегда был наготове катафалк Славы – барочная карета белого цвета, вызывавшая живое любопытство в народе. Мертвых подкидышей хоронили там же, где и бедноту, – в церковном дворе.

Впавшие в безнадежное отчаяние матери приносили своих детей по ночам, чтобы не быть узнанными. Исабель, вынужденная заменять вечно жалующуюся на здоровье монахиню, вначале слышала шаги на улице, затем плач ребенка в «торно» – специальном лотке с вращающимся механизмом, а вслед за этим раздавался плач матери, которой, возможно, не суждено больше увидеть своего сына, и на прощание – скрип лотка при повороте и веселый перезвон колокольчика, возвещавшего о прибытии очередного младенца. С другой стороны, изнутри здания, Исабель принимала это дитя позора и нищеты.

Некоторых доставляли уже крещеными, остальным же, в соответствии с уставом, давали имя по святцам. Большинство младенцев были завернуты в обычные тряпки, а иногда просто в салфетку, кусок шали или лист календаря; девятнадцатого марта 1800 года в лотке обнаружилась шляпа с голым ребенком внутри. Его назвали Хосе. Иногда детей приносили не матери, а кто-то, кому посчастливилось найти брошенного ребенка в загоне для скота, на сеновале, у родника или в куче навоза, и этот человек брал на себя труд доставить младенца в приют. Однажды трехлетнего малыша привел случайный прихожанин: он обнаружил на паперти церкви Святого Николаса мальчика со связанными ногами – чтобы не бросился вдогонку за родителями. При некоторых детях находились записки с указанием имени, происхождения, даты рождения или крещения: «Хуан Перес, сын честных бедняков, скоро исполнится год», и в конце следовала просьба: «Покормите его, потому что он давно не ел». А у малыша Висенте-Мария, которого подкинули тринадцатого мая 1800 года, была обнаружена привязанная к уху ленточка с обещанием, что папа и мама вернутся за ним, когда их дела поправятся; помимо того, прилагалось весьма щедрое подаяние «на помощь в его воспитании». Какой же должна была быть нищета в этих семьях, если родители искренне считали, что приютская жизнь предпочтительнее домашнего очага?

Исабель гладила этих несчастных подкидышей, раздевая их и осматривая каждый сантиметр их кожи в поисках следов дурного обращения, как это случилось с одной девчушкой – ее лицо было покрыто синяками, а тело усеяно кровоподтеками, – или же признаков заражения оспой или сифилисом: в этом случае она передавала ребенка врачам больницы. Эти младенцы были заведомо обречены на скорую смерть, поскольку из-за опасности распространения болезни им не полагалось кормилицы; вместо грудного молока им давали скудную замену в виде козьего, и они угасали в считаные дни. Тех, кто преодолевал эту первую ступень отбора, крестили и передавали кормилицам. Однако приписанные к приюту кормилицы были перегружены сверх всякой меры, каждая из них кормила до шестерых детишек, и Исабель прибегла к тому, что называлось «кормлением по найму». Впоследствии она с ужасом узнавала о чудовищных случаях обмана и злоупотреблений со стороны этих женщин, которые за ежемесячную плату в тридцать реалов разбирали младенцев по домам. Выяснилось, что некоторые из них просто не заботились о подкидышах, позволяя им умереть и не сообщая об их кончине, чтобы продолжать получать деньги; другие возвращали в приют совсем не того ребенка, которого забирали; третьи морили приемышей голодом, чтобы собственному ребенку доставалось побольше молока. Еще всплыл совершенно нелепый случай: одна родительница, подбросив сына в приютский лоток, чтобы скрыть свое положение, забрала его потом в качестве наемной кормилицы и таким образом стала получать жалкое содержание, которое приют платил за каждого взятого на воспитание ребенка.

Устав от всей этой лжи, Исабель решила ввести то же правило, что действовало в сиротском доме Сантьяго – клеймение, способ унизительный и жестокий. Она попросила хирурга, чтобы он всем вновь поступающим младенцам делал надрез на руке, достаточно глубокий, чтобы оставить шрам. После этого подкидыш обретал некую личную защиту на все время, пока он окончательно не покидал приют, иными словами, лет до десяти-четырнадцати.

Даже если это и не соответствовало действительности, Исабель воспринимала свою новую работу как своего рода освобождение. Конечно, воспитание детей состоятельных родителей и забота о горстке никому не нужных подкидышей – вещи несопоставимо разные. Но в жизни Исабель эта перемена означала стремительный взлет, способный помочь обелить репутацию. Она испытывала болезненное стремление доказать, что она достойна доверия и что ее честь восстановлена; однако не существовало способа излечить ее самую глубокую боль – клеймо незаконнорожденного, которое ее сын обречен носить всю жизнь без надежды от него избавиться. Как горько ей было, когда Бенито возвращался домой в слезах, потому что на улице дети издевались над ним и кричали ему непристойности! Мальчик начал сильно заикаться. Доктор Поссе объяснял заикание тем, что учителя заставляли Бенито все делать правой рукой, хотя в действительности он был левшой, но Исабель была уверена, что виной этому травля, которой его подвергали.

– Ма… ма, ма… ма, меня обозвали у… ублю…

– Успокойся, Бенито, не продолжай, – твердила ему Исабель,