Доброй ночи, любовь моя - Ингер Фриманссон

– Сестра! Подите сюда, пожалуйста. По-моему, госпожа Дальвик потеряла сознание.

– Нет, это только так кажется. Мы ее сейчас поднимем. Вот так!

– Может, она устала и хочет лечь?

– Это же хорошо, что вы не спите. Дни тогда не такие длинные.

Во всяком случае, мило с ее стороны. Со стороны Мэрты Бенгтсон. Флора взглянула на нее и кивнула. Мэрта Бенгтсон кивнула в ответ.

– Ну можно ли было себе представить? Чтобы мы так кончили?

* * *

В ней нарастал гнев. Не на Мэрту, не на санитарок. Нет, на Свена. Семидесяти лет от роду, ни разу не болевший, он как-то вечером схватился за грудь и упал на крыльце. Она стояла у окна и видела его, тут же позвонила в «скорую». Он лежал так, что дверь было не открыть. Ей пришлось толкать изо всех сил, чтобы отодвинуть его. Наконец ей удалось пролезть в щель. Он лежал на лестнице, в уголке рта пузырилась пена.

На следующее утро он был уже мертв.

Она сидела возле него, держала за руку. Жюстина сидела с другой стороны. Они обе были при нем, и все же он их оставил.

А кто со мной посидит, ты подумал?

Я не хочу умирать.

Я жить хочу.

В некоторые дни они разом на нее набрасывались. Целым классом. Брались за руки в варежках с промокшим большим пальцем. Вставали в круг. Учительница видела только то, что дети водят хоровод – совсем недавно ведь убрали рождественскую елку. Шарфики трепещут на ветру, тонкие голоса. Наверное, учительница чувствовала, как в груди разливается тепло. Вспоминала себя таким же невинным ребенком.

– Жюстина дура, Жюстина дура, в штаны надула!

Потому что Жюстина вечно хотела писать. Только она забывала в туалет сходить. Или тянула с этим делом до последнего. Наверное, все-таки тянула. В туалете вечно толпились девочки, а она стеснялась.

Флора, конечно, злилась. Совала ей под нос описанные трусики.

Вечно она мокрая ходила. У нее там было все стерто, покрасневшее.

Она падала в снег, ее никто не толкал, сама падала, а хоровод все крутился вокруг нее, мелькали ноги в потертых лыжных ботинках. Она лежала в центре, точно агнец на заклание.

В бок упиралось что-то твердое, слепленный снежок, совсем не холодный. Они строили вокруг нее снежные стены, рыли колодец, а она лежала на дне.

Белые стены, комковатые стены. А далеко в вышине свет, серый и воющий. Звонок. Надо возвращаться в школу.

– Пошли! – кричит Берит. Светлый ангел, она всегда верховодила. – Давай скорей, а то учительница будет ругаться.

Она могла встать. Могла навалиться на стену и разрушить, наверное, это было совсем не трудно.

Только она этого не сделала.

* * *

Учительница, Флора и она. Тиканье часов на стене.

– Смотри на нас, когда мы с тобой разговариваем!

– Она вообще-то лишилась матери...

– С тех пор уже много лет прошло. И теперь у нее новая мама, не может же она на всю жизнь на этом зациклиться. Нам надо вывести ее из этого состояния, помочь. Иначе у этой девочки будут проблемы на всю жизнь.

Флора в белой блузке.

– Мы тебе только добра желаем, Жюстина, ты же знаешь.

Учительница, руки испачканы мелом.

– Она не без способностей. Но ей нужно приложить побольше усилий. Не сидеть на уроках мышкой. Я знаю, что у нее есть потенциал. И она отвечает за свою жизнь, все люди отвечают за свою жизнь, даже школьники.

– А то мы с папой поговорим, Жюстина. А ты ведь этого не хочешь?

Нет. Прямое попадание. Папу нужно пощадить, ему ничего не нужно знать, ему своих забот хватает с этой ведьмой в женском обличье, с которой он делит кров и постель.

* * *

Сейчас мы подумаем о чем-то, о чем знаем только мы с тобой, Жюстина.

Да, мама.

* * *

Флора ее лупила. Но никогда не делала этого, если отец дома. Она запирала ее в подвале с учебниками, но запихивать ее в стиральный бак она больше не могла, не справлялась.

– Я потом проверю. Хотя все равно толку от тебя не будет. Пропащая ты.

Что значит «пропащая»?

* * *

Случалось, она удирала со школьного двора. Но когда они ее ловили, становилось еще хуже. Берит держала ее, тыкала в нее пальцем:

– Посмотрите на Жюстину, на ее французский нос!

– Фу, до чего же страшный, гадкий нос!

– Посмотрите на Жюстину, на ее французский подбородок!

– Фу, до чего же страшный, гадкий подбородок!

– Посмотрите на Жюстину, на ее французскую шею!

– Фу, до чего же страшная, гадкая шея!

Руки, которые тянут ее одежду, расстегивают пуговицы, молнию. Она вырывалась и убегала. Они не привыкли к ее неожиданным движениям. Но обычно она играла роль добровольной жертвы.

А теперь она снова от них сбежала.

* * *

Торчащие из земли выкорчеванные корни, лезущие из них побеги. Один раз она была там с Охотником. Убегая из школы, она часто встречала его там. Он был в кожаной куртке, от него пахло листвой и землей.

Охотник присел на корточки, рассматривал ее.

Никто так не рассматривал ее.

Он отвел ее к себе домой. Там была кошка с белыми усами и железная плита. За домом он рубил дрова, чтобы накормить эту плиту. Кухня трещала от жара.

Он не сказал, чтобы она не обращала внимания на обидчиков. Он ничего не сказал.

Он ласково погладил ее по спине.

Они сидели у него за столом и раскладывали пасьянс. У него были маленькие-премаленькие колоды карт с японскими цветами на обратной стороне. Они соревновались, у кого первого пасьянс сойдется. Кошка ходила по столу мягкими осторожными шагами. Когда кошка засыпала, он щекотал ногтем подушечки лапок. Все кошачье тело подергивалось.

– А ты тоже боишься щекотки, Стина?

Он дал ей имя Стина, никогда не называл Жюстиной на французский манер.

Как звали Охотника?

Она никому не должна была рассказывать про Охотника. В ее доме жила ведьма. Ведьмин взгляд мог упасть на Охотника. От этого взгляда даже молитва о спасении не помогала.

* * *

Отец иногда собирался с ней поговорить. О серьезных вещах. Она догадывалась об этом по его манере поднимать плечи уже за ужином, от этого у нее тотчас пропадал аппетит.

Вечером он заходил к ней в комнату.

Она быстро спрашивала:

– Ты снова собираешься уезжать?