Таня Гроттер и Болтливый сфинкс - Дмитрий Емец

«А ведь Тарарах совсем его не боится! И именнопотому, что не боится, сфинкс не имеет над ним той же власти, что надо мной!» –подумала Таня отрешенно.

Голос Тарараха прорывался к ней будто черезтолстое одеяло. Не испытывая ни удивления, ни облегчения, лишь бесконечнуюусталость, она доползла до шкур, только что покинутых питекантропом, и легла наних. Старые шкуры уютно пахли многолетней берложной пылью.

– За счастье и радость не надо платитьстраданием. А за удовольствия и любопытство обычно только страданиями иплатят, – назидательно произнес перстень Феофила Гроттера за мгновение дотого, как Таня отключилась.

Тупик – это не когда нет выхода. Тупик – этокогда нет желания его искать.

Леопольд Гроттер

Таня очнулась от жары. Опасаясь, что оназамерзнет, питекантроп не только накрыл ее пятью шкурами, но развел такойогонь, что будь Таня снегурочкой, она превратилась бы непосредственно в пар,минуя стадию воды.

Тарарах ненавидел мелочиться, как ненавидел они ускользающую полущедрость. Все, что питекантроп делал, он делал с размахом.Если выставлять на стол, так все, что есть в берлоге. Если жертвовать радидруга, так жизнью, а не треснувшей тарелкой, которая самому не нужна. Всеполумеры, блеянье и лукавые отсрочки – это формы лжи.

«Мало – это нисколько. Есть только три стадии– много, крайне много и в самый раз!» – радостно утверждал питекантроп.

Тарарах сидел рядом на корточках и, сильносклонившись вперед, озабоченно разглядывал лицо Тани. Еще до того, как Таняоткрыла глаза, он потерял терпение, встал и чуть враскачку стал ходить из углав угол.

– Сказано же было: помалкивать! Клятву взяли сосла: сиди, сторожи и цыц, а он – ля-ля-ля! Башка баранья! Чтоб мне вдольлопнуть и поперек срастись! – не то бормотал, не то чихал Тарарах и, незамечая, делал смешную отмашку правой рукой, точно хлопал ладонью по невидимойстолешнице.

Таня, не шевелясь, наблюдала за Тарарахом. Онаощущала себя безумно уставшей. Такой уставшей, что даже следить глазами забегающим питекантропом не могла и вновь закрыла их. Собственное тело, вытянутоена лежанке, казалось чем-то чужеродным, посторонним, нелепым. Руки, ноги,пальцы на руках – что они? зачем они нужны? почему?

Мысль была такой убийственно равнодушной,такой чужеродной, что Таня испугалась и бесцеремонным пинком воли заставиласебя повернуть голову. Дверь, ведущая к сфинксу, вновь была заперта. Шагах вдвух Таня увидела Ягге, которая пыталась открыть зубами зеленый пузырек с узкимгорлышком. Кроме того, за клеткой с медведем стоял еще кто-то. Таня отчего-торешила, что Ягун.

– Как она? – озабоченно спросил у ЯггеТарарах.

– Перестанешь бегать, так, глядишь, ивыживет, – язвительно сказала Ягге.

Старушка наконец справилась с пузырьком,накапала на сахар и протянула кусок сахара Тарараху.

– На, съешь!

Тот, шагнувший было к Тане, изумленно застыл скуском сахара в руках.

– Разве это мне? – удивился питекантроп.

– У нее губы не синие. Ешь, тебе говорят!Бессмертный ты наш!

Тарарах послушался и с хрустом разгрыз сахарздоровенными зубами.

– Что это? Магия какая-нибудь?

– Обычнейший валокордин!

Тарарах перестал работать челюстями.

– Зачем он мне?

– Жуй-жуй, буржуй! Такие здоровяки, как ты, наделе самые хрупкие. Пока тощий болеет, здоровяк уже бродит с зонтиком поЭдемскому саду и ищет, перед кем похорохориться своим здоровьем.

Тарарах отмахнулся и снова забегал. Яггерешительно встала у него на дороге и заставила-таки проглотить сахар. ПокаТарарах глотал, Ягге задумчиво коснулась пальцем его плеча, затем обмотаннойвокруг пояса шкуры и спросила:

– Родной, ты знаешь, я тебя люблю. Необидишься, если спрошу: ты когда-нибудь моешься?

Питекантроп засопел.

– Как не моюсь? А заплывшего моржа летом кто вбухте ловил? – спросил он.

Ягге покорно кивнула. В тоне Тарараха былостолько искреннего недоумения, что даже упрямой маленькой Ягге было понятно –переубеждать его бесполезно.

– И то верно. Мыться – только счастье смывать, –кротко согласилась она.

Таня не выдержала и расхохоталась. Ягге иТарарах одновременно повернулись к ней.

– Очнулась! – заорал Тарарах.

– Вот видишь, перестал бегать и сразурезультат! – подтвердила Ягге.

Она подошла к Тане, присела рядом на лежанку ипровела по щекам вдруг возникшим в руке мятным веником. Таня ощутила, как еевновь, капля за каплей, наполняют силы.

Ей захотелось смеяться, а раз так, тозахотелось и жить. Ягге удовлетворенно кивнула, и веник исчез из ее ладони.

– Кажется, основные дыры я залатала, но все жетебе не стоило его бояться! – сказала Ягге укоризненно. – Эти негодяипьянеют от страха, как садисты от крови. Тут тот же закон, что с собакой,которая на тебя лает – пока ты не испугался и не побежал, она тебя не тронет. Нои заигрывать с ней не стоит. Льстить, сюсюкать, протягивать руку. Это тожекосвенный признак страха. С тем же, кто устрашился, можно сделать все, чтоугодно.

Таня отодвинулась подальше от камина.

– Уф! Ну и жара! Было бы мудрее, если бы ты невыпускал леса острова Буяна в трубу с такой скоростью, – проворчалаТарараху Ягге, вытирая мокрый лоб.

– Откуда взялся этот ассирийскийсфинкс? – спросила Таня.

– Оттуда и взялся. Я называю его «болтливыйсфинкс»! – ответил Тарарах.

Теперь, когда Таня уже увидела сфинкса, Разразигромус испарился сам собой. Тайны, которую он призван был охранять, больше несуществовало.

– Почему болтливый?

– Потому что он несет явную пургу! Когда кнему ни зайдешь, все бормочет, сюсюкает, обещает тебе что-нибудь сладкимголоском, а у самого в глазах желание сожрать тебя с потрохами… – хмыкнулпитекантроп.

– А имя у него есть? – спросила Таня.

Она смотрела на Ягге, но ответ был полученсовсем с другой стороны.

– Его зовут Мегар. Я не сказал бы тебе, еслибы ты сама, по собственной глупости, не влезла в эту тайну. Однако человекдолжен вспомнить, что не умеет плавать до того, как броситься в воду. Если жеон уже в воде, поздно сожалеть. Придется учиться в процессе или тонуть.