Целую, твой Франкенштейн. История одной любви - Дженет Уинтерсон

– А они попытаются?

– Уверен. Любые формы жизни способны к построению отношений.

– Ради чего?

– Не ради размножения. Или экономической выгоды, или дефицита, или установления господства, или вопроса пола, или страха.

– По-твоему, небиологические формы жизни смогут приблизиться к любви в самом чистом ее проявлении? Так, как не удавалось людям?

– Понятия не имею, – разводит руками Виктор. – В вопросах любви я не специалист. Хочу сказать лишь, что любовь свойственна не только людям. Высшим животным она тоже известна. А если в глобальном смысле, то всех нас учат, что Бог есть Любовь. Аллах есть Любовь. А ведь Бог и Аллах – не люди. Любовь, как высшая ценность, не антропоцентрична.

– Что конкретно ты пытаешься донести?

– Только одно: у любви нет границ. Она не заканчивается в определенной точке времени. И в будущем любовь не исчезнет, но какой она станет, покажет время.

Виктор смотрит в окно. Вдоль Оксфорд-роуд спешат автобусы, перевозящие людские массы. Вряд ли их пассажиры задумываются о будущем, максимум – сегодняшний вечер, завтрашний день или, в крайнем случае, конец недели. Они не размышляют о смутных опасностях, таящихся во мраке грядущего. Людей больше заботит дождь, который льет с неба. Отведенные нам годы ограниченны, но это и служит защитой. Миг человеческой жизни столь скоротечен, что позволяет нам проскочить в щель под закрывающейся дверью.

– Рай, представь нас в другом мире. В другое время. Мы женимся: союз моего честолюбия и твоей красоты. Твоего честолюбия и моей неуравновешенности. Мы живем в небольшом городке. Я не уделяю тебе должного внимания, и ты заводишь роман на стороне. Я врач, ты писатель. Я философ, а ты поэт. Я твой отец, от которого ты сбегаешь. Я твоя мать, которая умирает при родах. Ты придумываешь меня, и я обретаю бессмертие. Ты погибаешь в молодости. Мы читаем книгу о себе и удивляемся: неужели ты и я уже существовали? Я беру тебя за руку. Ты говоришь, что это целый мир в миниатюре. Моя ладонь, обхватившая твою, подобна атмосфере, окутывающей крошечную планету. Ты знаешь меня. Однажды мы уже были вместе и будем всегда. Мы единое целое. Мы сможем жить лишь порознь.

– Это любовная история? – недоумеваю я.

Глядя на капли дождя, скатывающиеся по стеклу, я понимаю, что верю ему. Надеюсь, что потихоньку, капля за каплей, мы построим нашу общую жизнь.

Виктор прижимает меня к себе.

Наши тела примерно на шестьдесят процентов состоят из воды. Внутри тела течет поток жизни. Но только, если оно здорово. В телах, которые попадают ко мне, этот поток загустел, сделался вязким, замедлился, не в силах пробиться через огромные жировые отложения, встретив преграду, раздулся и, наконец, медленно вытек лужицей остывающей крови.

– Мы могли бы исчезнуть и начать все заново где-то в другом месте, – тихо говорит Виктор. – Например, на острове. Будем рыбачить, откроем на пляже ресторанчик, станем в обнимку лежать в гамаке и любоваться звездами.

– Ничего не выйдет, – качаю головой я. – Ты слишком честолюбив.

– Может, я бы изменился. Пожалуй, я сделал достаточно.

– Тогда твое тело состарится и умрет. Тебе это не понравится.

– Мы доживали бы свой век вместе. Мне ведь уже недолго осталось.

– Так вот почему ты так спешишь?

– Да. Я бегу наперегонки со временем. Хочу дожить до будущего.

Я изучающе смотрю на Виктора. При нашем общении у меня всегда возникает чувство, словно он не раскрывается до конца. Так читают книгу на иностранном языке. Сколько же смысла теряется в процессе перевода?

– Все эти конечности… – начинаю я.

– Кстати, спасибо!

– Что ты намерен с ними делать?

– Отдам моим наноботам-докторам. Моим чудесным компьютерным программам, которые прощупают любопытными сенсорами каждый миллиметр кожи и занесут себе в память.

– А еще?

Виктор как будто собирается ответить, но в последний миг меняет решение.

– Почему ты сделал меня своим личным Берком и Хэром?[60] Я как похититель тел из девятнадцатого века! К чему такая секретность и недомолвки?

– А нужно ли выяснять? – уклончиво отвечает Виктор. – Вспомни историю Синей Бороды. Всегда есть дверь, которую не стоит открывать.

Я живо представляю тяжелую стальную дверь, которая с грохотом захлопывается.

– Ну так давай откроем ее, – прошу я.

Виктор молчит, глядя на меня с сомнением. Темно-синие глаза, горящие диким блеском, пронизывают насквозь.

– У меня есть еще одна лаборатория… не здесь, не в университете. – наконец, говорит он. – Под землей. Манчестер изрыт глубокими туннелями. Там настоящий подземный город.

– Кто знает о второй лаборатории?

– Очень немногие. Обычно любой проект рассматривают чуть ли не под микроскопом, контролируют, отправляют экспертам на рецензию. В мою работу влезли бы сторонние лица, меня заставили бы заполнить кучу бумажек, понадобилось бы выигрывать гранты, писать регулярные отчеты. В лабораторию наведывались бы комиссии, назначались бы проверки, оценки, ревизии, плюс ко всему, к моей работе возник бы общественный интерес. Про журналистов я вообще молчу. Поэтому иногда приходится действовать скрытно. Так сказать, за закрытыми дверями.

– Но почему? Что ты скрываешь? – спрашиваю я.

– Есть ли для тебя разница между закрытостью и секретностью?

– Только не нужно придираться к словам! – обижаюсь я.

– Что именно тебя интересует?

– Деятельность этой лаборатории.

– Хочешь увидеть все своими глазами?

– Да.

– Отлично. Главное, не пожалей потом. То, что ты там узнаешь, из памяти уже не сотрешь.

Виктор снимает с вешалки плащ. Он не Супермен, а я не Лоис Лейн. Он не Бэтмен, а я не Робин. Может, он Джекилл? Или Хайд? Бессмертен только граф Дракула.

– Вампиры нам отвратительны не бессмертием, а тем, что достигают его за счет обычных людей.

– Как ты догадался, о чем я думаю? – изумляюсь я.

Будто не услышав моего вопроса, Виктор продолжает:

– Вампиры подобны угольным электростанциям. Зато мой вариант вечной жизни работает на чистой энергии. – Он молча выглядывает в окно. – Выйдем через черный ход. Там опять эта чертова баба.

– Кто?