Легионер. Книга первая - Вячеслав Александрович Каликинский

мне ради великого дела дать соизволение на то, чтобы мой агент депутата или губернатора, скажем, застрелил? Ведь только в подобном случае внедренному в революционную среду агенту его собратья-революционеры до конца поверят. А, Константин Петрович?

– Надеюсь, вы не ждете, чтобы я ответил на ваш вопрос? Впрочем, извольте. Чисто гипотетически, разумея о высшем благе, малою пешкой, как в шахматной игре, можно и пожертвовать. Только и тут возникает вопрос – теперь уже к вам, Александр Романович. Будет ли стоить ваша большая игра сей кровавой жертвы? Игра – дело будущего. Еще неизвестно – состоится ли? Пешечка-то ведь тоже человек. Муж, отец, сын и брат чей-то. Ныне живущий!

– Опасный оборот наш с вами разговор приобретает, Константин Петрович! – вновь заулыбался Дрентельн. – Тут, пожалуй, и раздернутая занавеска не спасет! Может, на улице продолжим? Ужин был превосходен, как и коньяк, благодарствую. Теперь можно и голову прогулкой освежить – а наши экипажи пусть следом потихоньку катятся… Вы ведь не даром меня в ресторацию пригласили, Константин Петрович, а? Признайтесь!

– Да, разговор наш не закончен, господин генерал. Собственно, он даже не начинался. Что ж, прогуляемся! Первый мостик доверия, смею надеяться, мы с вами совместно уже проложили, не так ли? Теперь надо бы попробовать пройти по этому мостику.

Выйдя на вечернюю улицу, собеседники не спеша зашагали по набережной Фонтанки. Редкие фонари только подчеркивали сгущающиеся сумерки. Экипажи шефа жандармов и члена Государственного совета медленно тянулись следом. За ними угадывались в темноте фигуры двух верхоконных казаков: после последнего покушения на свою персону Дрентельн перестал пренебрегать охраной.

– Сегодня у меня состоялся весьма откровенный разговор с Наследником престола Его Высочеством Александром Александровичем и его августейшей матерью-императрицей, – прервал наконец молчание Победоносцев. – Нам всем выпал удел – сбитая с толку, расшатанная и смятенная Россия. И Наследник, слава Богу, ясно осознает это. Александр Александрович пребывает в ужасе и прострации от деяний и намерений своего отца, государя императора. Его шокирующая всю честную Россию и Европу связь с Долгорукой давно уже выросла чрез границы личной жизни императора. Наследник видит в ней, прежде всего, угрозу династическим традициям Дома Романовых. Государь официально, как вы знаете, признал своих детей, прижитых им от княгини Долгорукой. На их банковские счета высочайшим повелением, хоть и тайно, недавно положены ценные бумаги стоимостью более трех миллионов рублей! Все попытки Наследника – разумеется, в мягкой и дипломатической форме – обратить внимание своего монаршего отца на двусмысленность его положения вызывают у государя резкий отпор. Он постоянно холоден с Наследником, и эта холодность распространяется на всех членов августейшей семьи. Недавно Его Высочеству передали фразу государя, которая при всей внешней безобидности не может не вызвать самых серьезных опасений в вопросе престолонаследия…

Дрентельн молчал, приноравливая свой шаг к стремительной, не по возрасту, походке Победоносцева. «Серый кардинал» Зимнего явно ждал одобряющей реплики собеседника, но Дрентельн хорошо помнил судьбу одного из своих предшественников на посту шефа Жандармского корпуса, графа Шувалова. Всесильный, казалось бы, граф совершил серьезную оплошность: он осмелился примкнуть к «партии императрицы» и позволил себе в приватном разговоре пренебрежительно назвать княжну Долгорукую «дрянной девчонкой». Императору об этом отзыве тут же донесли. Александр II, и без того недовольный пристальным вниманием к своей возлюбленной, не простил Шувалову такой оценки вмешательства в свою личную, как он полагал, жизнь. И граф был незамедлительно отправлен послом в Англию. По сути дела, это была малопочетная ссылка.

Двое следующих начальников III Отделения Собственной Его Императорского величества Канцелярии сделали из промашки Шувалова ясный вывод, и уже никогда не осмеливались становиться на дороге влюбленного монарха. Не собирался портить свою карьеру и Александр Романович Дрентельн. Он и без того ощущал ледяную холодность императора, вызванную неспособностью Жандармского корпуса раз и навсегда покончить с «нигилятиной», совершившей целый ряд покушений и на монарха, и на близких ему людей.

Искренне ненавидя неугомонных революционеров, расправившихся-таки с его предшественником, генералом Мезенцевым, и делавших попытки убить и его самого, Дрентельн в глубине души относился к Александру Второму без всякого сочувствия. И даже тайно злорадствовал и по поводу вполне естественного опасения императора за свою жизнь, и по поводу того, что активность покушающихся вынудила-таки Александра отказаться от привычных пеших прогулок вокруг Зимнего по утрам.

Располагая всеми подробностями двух последних покушений на жизнь Александра, Дрентельн с удивлением несколько раз ловил себя на смутном чувстве досады по поводу счастливого спасения императора. То были очень опасные мысли, и шеф Жандармского корпуса прилагал все усилия к тому, чтобы никогда и ни при каких обстоятельствах не дать кому-либо даже повод подумать о том, что охранитель престола мог о таком помыслить.

Вместе с тем, анализируя порой причины своей внутренней неприязни к царю, Дрентельн ясно осознавал, что эти причины не имеют отношения к самой личности Александра. Чисто по-человечески Дрентельну даже импонировали мужские качества монарха, не побоявшегося открытой конфронтации со своим семейством и твердо отстаивающего свое право на любовь.

«Кто же без греха?» – рассуждал Александр Романович. Кто же без греха, какой мужчина без интрижек «на стороне»? А царь – разве не такой же мужчина, из плоти и крови? Другое дело, что царские интрижки, как правило, заканчиваются для монарших пассий весьма грустно – как минимум, отлучением от двора. Александр же не воспользовался этой «государевой привилегией», не отказался от любимой».

Как ни странно, но одна из составляющих неприязни Дрентельна к Александру II лежала в той же любовной плоскости. Будучи убежденным приверженцем Дома Романовых, шеф жандармов не мог одобрять поступки монарха, ставящие под угрозу или хотя бы под сомнение авторитет этого Дома. Однако осторожность побуждала его не вмешиваться, оставаться как бы в стороне. «Партия императрицы» и примкнувшая к ним высокопоставленная царская оппозиция были такой осторожностью Дрентельна весьма недовольны. От главного охранителя русского самодержавия ждали и требовали конкретных действий – или хотя бы четко выраженной позиции относительно «возмутительницы спокойствия». То есть того, чего Дрентельн, не рискуя собственной карьерой, дать никак не мог. Вот и выходило: кому любовь, а кому одни неприятности со всех сторон.

Немалое возражение у Дрентельна вызывала и внутренняя политика императора, давшего жизнь либерализации в России. Шеф жандармов искренне полагал, что все эти волнения и волна террора и инакомыслия – следствие намеренной либо невольной ошибки царя, выпустившего из кувшина опасного джина. Стоит ли удивляться, что этот выпущенный джин стал серьезной опасностью для того, кто дал ему свободу? Неужели император не понимает этого?

Сейчас же, шагая рядом с Победоносцевым по вечернему Санкт-Петербургу, Дрентельн осознавал, что его серьезно «прощупывают». Более того: сам факт приглашения Победоносцева «поужинать и заодно поговорить»