Записки изыскателя - Николай Иванович Кутузов

И вот мы плывем по широкому плесу. Течение спокойное и тихое. Вода неглубокая и настолько прозрачная, что отчетливо видно дно. Весь наш караван, названный шутя «Северной Армадой», выстроился в кильватерную колонну. Установленные на плотах печи скоро задымили, и получилось впечатление, что по реке действительно плывет какая-то допотопная паровая флотилия. На вышке дозорный изредка командовал: «Забирай влево!» Рулевые налегали на весла, и плот послушно заворачивал влево.

Все свободные от вахты товарищи удобно расположились на стеллажах и специально построенных койках и любовались живописными берегами, медленно проплывающими мимо. Вдруг резкий толчок. Вещи с верхней палубы посыпались вниз, люди повалились с коек. Плот на мгновение остановился, а потом его начало заносить кормой в сторону и заливать водой. Поднялась паника, все бросились спасать вещи. Собирая намокшее имущество, мы не заметили, как плот стало разворачивать. Под ним заскрежетали камни; бревна, как клавиатура, запрыгали под ногами и разорвали в нескольких местах вицы. Затем он несколько раз дернулся и медленно поплыл дальше.

Немного успокоившись, мы все обрушились на вахтенного, обвиняя его в том, что он просмотрел мель. Но скоро убедились и сами, что с вышки нельзя составить правильного представления о глубине реки.

Это происшествие заставило нас внести некоторые коррективы в порядок плавания.

Когда мы сели на мель, задние плоты едва успели отгрести в сторону, чтобы не налететь на нас.

Пришлось увеличить дистанцию между плотами, а помимо дозорного на вышке, выставить еще людей на носу, которые шестами промеряли бы глубину. Для наших плотов она должна быть не менее восьмидесяти сантиметров. В дальнейшем дядя Ваня сконструировал примитивный лот, состоящий из гибкой лозы, укрепленной вертикально на носу плота и спускающейся в воду почти на метр. К верхнему концу лозы привязывалось лошадиное ботало. Когда глубина воды становилась небольшой, нижний конец начинал цепляться за дно, вся «система» колебалась, и ботало громко звонило. Тревога! И мы срочно гребли в сторону от начинающейся мели.

Река плавно несла свои воды, и живописные берега все плыли и плыли мимо нас. На правом высоком берегу часто встречались прижимы. Угрюмые седые скалы отвесно падали в реку. На их склонах, лишенных растительности, отчетливо виднелись толщи различных пород, по которым, как по книге, можно изучать строение гор и определять возраст пород.

По иссиня-черным пластам сланца, как змеи, извивались жилы белого кварца. Всюду нагромождение камней различных цветов и размеров: от огромных глыб, грозящих обвалом, до мелкой щебенки, осыпи которой мысами врезались в реку.

Наши геологи, видя такие картины, приходили в неистовый восторг и умоляли хоть раз пристать к этим берегам для взятия образцов.

Река у прижимов пенилась и бурлила, скорость течения сильно возрастала, и мы тратили много усилий, отгребая от скал, куда неудержимо влекла нас стремнина.

Иногда горную гряду правого берега прорезали узкие и темные ущелья. Из них, как из кладбищенских склепов, веяло сыростью и запахом плесени.

Окружающая природа своей неповторимой красотой вызывала у нас чувство восхищения и молчаливого созерцания, и тогда мы долго плыли, не нарушая даже разговорами царившей вокруг тишины.

В одном из широких распадков мы увидели двух оленей. У самой воды резвился молодой олененок, а его мать настороженно смотрела вокруг. Заметив нас, она в тревоге подняла голову и при нашем приближении скрылась в чаще. Олененок неохотно последовал за ней.

Левый берег реки был преимущественно пологий, но лесистый. Сопки от него стояли далеко и терялись в дымке. Здесь часто встречались протоки и рукава, впадающие в реку и образующие живописные острова, густо заросшие тальником. Тихие заводи манили к себе своими спокойными водами, но низкая посадка плотов заставляла нас все время держаться главного русла.

Заканчивался первый день нашего плавания. Заходящее солнце в последний раз осветило розовым светом сопки, воду и лес, и день-начал меркнуть. Дальше плыть было опасно, и мы решили пристать к берегу.

Местом стоянки выбрали устье какого-то безыменного левого притока реки. Здесь было тихое течение и чистый открытый берег. Передовой плот стал подгребать к берегу, за ним потянулись и остальные. Вскоре, привязав плоты к сухим, лежащим на отмели деревьям, разбили на берегу лагерь. Запылали костры, повара занялись ужином, а остальные ставили палатки, устраивали постели и заготавливали на ночь дрова.

…Утром из распадков противоположного берега тяжелыми клубами полз туман. Выходя в долину, он расплывался по реке и медленно таял в лучах уже взошедшего солнца. Разбитый вечером лагерь теперь сворачивался, и только у палатки завхоза толпился народ. Фомич с жаром что-то объяснял Сергею. Затем они исчезли в лесу и скоро возвратились оттуда с двумя длинными шестами. Вскоре все выяснилось: они готовили себе остроги. Во время плавания мы видели много рыбы, которая стояла на дне реки и спокойно пропускала плоты над собой. Вот ребята и решили бить ее острогами. Их пример заразил и остальных; не прошло и получаса, как многие стали мастерить себе это оружие. Завхоз раза два спрашивал меня — давать ли для этого гвозди?

— Конечно, давай, но только требуй возврата, а за прокат — рыбу, — шутя разрешил я. — Ведь не лишать же рыболовов удовольствия.

И когда мы снова тронулись в путь, то на носу и корме каждого плота стояли охотники, держа наготове свои остроги. Было забавно наблюдать за ними. Стоит какой-нибудь такой горе-охотник добрых полчаса в напряженном ожидании. Вдруг делает страшный удар и… вынимает сломанную острогу. Не рассчитав глубины и преломления лучей в воде, он ткнул ее в камни и сломал. За каждый такой удар неудачника награждали дружным хохотом. Через какой-нибудь час у большинства остроги вышли из строя.

Не обошлось при этом и без купания. Борисоглебский, смеявшийся не менее других над горе-рыбаками, сам долго стоял с острогой, выжидая, очевидно, благоприятный момент, чтобы доказать свою ловкость. И вот, кажется, настал этот миг: он сильно бьет по воде и вместе с острогой ныряет вниз головой. Испуганно барахтаясь, он появляется на поверхности, и под общий хохот его втаскивают на плот. Теперь не только рыбы, но даже гвоздей не получит завхоз обратно от Борисоглебского: его острога, покачиваясь на мелкой волне, скрылась вдали.

Но кое-кто все же сумел попасть в рыбу, и, блестя на солнце чешуей, она билась на зубьях остроги, пока ее снимали. Попадался все больше хариус да еще какая-то незнакомая нам рыба, у которой рот находился снизу головы.

Наш пострадавший рыболов сидел у печки и поеживался от озноба. После холодной ванны пришлось выдать ему порцию согревающего лекарства. Видя эту «заботу», некоторые рыболовы явно