Ад уже здесь - Сурен Цормудян

Деревья кончились, и справа разверзлась бездна огромной котловины.

— Господи! Илья, посмотри! Что это такое?! — воскликнул Васнецов.

— Ничего себе! — раздался возглас Сквернослова из передней кабины.

Людоед прильнул к смотровой щели и взглянул на огромный кратер, по неровному краю которого они сейчас ехали.

— Дитрих, — произнес он в рацию, — Ты это видишь?

— Да. Вижу, конечно.

— И что это? Надеюсь не то, что я думаю?

— Погоди. Спрошу у этого хмыря. — Пробормотал Дитрих и после некоторой паузы ответил, — Нет, слава богу. Это Исетский карьер. Тут когда-то добывали что-то. Гранит или что-то в этом роде. Говорит мы уже близко. Меньше десяти километров осталось по прямой.

Впереди замаячили какие-то строения. Все они были в плачевном состоянии. Обваленные крыши. Разбитые стены. Иные строения вообще представляли собой компактные груды запорошенных снегом обломков. Где-то в стороне стоял огромный самосвал. Его размеры пугали, словно они прибыли в царство каких-то жутких великанов. Гигантский кузов был загружен с горкой. Колеса его давно были спущены, и на одном вообще отсутствовала резина. Чуть дальше были видны еще самосвалы и грузовики, но уже обычные. Не таких пугающих размеров. Опрокинутый экскаватор. Разобранные или сгоревшие останки рабочих бытовок. Дальше дорогу пересекала железная дорога. И, похоже, не одна. На нескольких путях стояли длинные эшелоны грузовых вагонов которые так и остались тут стоять с того рокового дня, когда весь этот промысел в карьере, как и многое другое в человеческой жизни, перестал иметь какое-либо значение.

Они долго объезжали заброшенные эшелоны с бесконечной вереницей вагонов. Затем снова руины каких-то строений. И снова лес. Конвой двигался по широкой просеке, которая, однако, довольно скоро кончилась новым пейзажем разрушенных строений. Чуть в стороне несколько холмов и длинные элеваторы, тянущиеся к их вершинам. Снова много разбитой, сгоревшей, или разобранной техники. Миновав этот участок, они выехали на непривычно ровное место, свободное и от техники и от руин и от какой-либо растительности.

— Так, тут не останавливаться, — послышался голос Дитриха в динамике рации. — Это бухта Исетского озера. Лед конечно крепкий, но кто его знает. Надо поскорее миновать это место.

Сумерки сгущались, возвещая об окончании очередного безликого и похожего на другие дня. Мало кто следил теперь за календарем. Это была роскошь и привилегия тех, кто не утратил еще признаки цивилизованности. Было немало и таких, кому числа и месяцы приносили боль, когда безликие даты обретали очертания событий давно минувшей эпохи. Больно было осознавать, что такого-то числа день рождения близкого человека, которого давно уже нет в живых, так как его или ее поглотил пожар ядерной войны или ее последствия. Больно было вспоминать, что было в этот день много лет назад. Поход в парк аттракционов? Прогулки по зоопарку? Визит в театр? Увлекательная и запоминающаяся поездка, от которой остались красочные яркие фотографии с позабытой гаммой цветов и непривычно ярким для нового времени солнечным светом? Теперь все это вызывало лишь боль и бесконечное чувство страшной утраты. Николай только теперь, запоздало начал понимать, почему даже в цивилизованном Надеждинске летоисчисление началось с нуля и был сейчас не две тысячи какой-то там год, а просто, двадцатый. Двадцатый год после конца. Наверное, так легче. Понимал он теперь и то, отчего были такими напряженными и сосредоточенными лица людей, когда они проговаривали даты. Ведь даже если ты не хочешь думать о том, какой сегодня день, то обществу, старающемуся остаться цивилизованным насколько это возможно, просто необходим календарь. Хотя бы для эффективной работы дающей пищу оранжереи. И люди, превозмогая боль, пользовались календарем и помнили даты, которые то и дело бередили старые раны воспоминаний. Все это навеяло Николаю аналогию с замкнутым кругом или ямой, в которую угодило человечество давным-давно. А мысли о яме, наверное, навеяны названием этого странного, все больше окружаемого сгущавшимися сумерками места. Ганина яма.

— Что скажешь, Варяг? — Крест, как и Яхонтов и Дитрих, наблюдал в бинокль, укрывшись за снежной насыпью.

— Что-то не пойму. Вот комплекс монастырский. Вон храм обложенный срубом. Значит, внешние посты там должны быть. И курган тот снежный, рядом, возле которого два танка стоят, говорит о том, что это вход в шахту. Верно?

— Ну, верно, — проворчал Дитрих. — А что собственно тебя смущает?

— Да то, что никаких признаков наличия внешнего поста. Никакого патруля. Вообще мертвая тишина. Даже вояки на посту или курят или болтают почем зря. А тут тишина, словно затаились. Дымка и света не видно. Ждали нас? Или они такие дисциплинированные? В этом я сильно сомневаюсь. Но эта тишина настораживает. Вам так не кажется, коллеги?

— Согласен, — кивнул Людоед.

— Ладно, — вздохнул Дитрих и включил рацию. — Парни, тащите эту овцу сюда.

— Есть командир, — ответила рация.

Ждать пришлось минут двадцать. Машины они оставили на безопасном удалении от этого места и, оставив там охрану, двигались сюда уже на снегоступах, аккуратно и медленно продвигаясь, чтобы остаться незамеченными. Однако подозрительная тишина на базе черновиков могла говорить, что их все-таки заметили.

Когда рейдеры приволокли пленного, то у него был завязан рот. Дитрих достал охотничий нож и прислонил его острием к горлу черновика.

— Слушай, недоносок, сейчас я повязку сниму, и пасть твою освобожу. Но имей ввиду, если ты вздумаешь шуметь, свистеть, кричать и даже пердеть, в надежде предупредить своих соратничков, я воткну это тебе в глотку по самую рукоятку и потом буду проворачивать, пока рука не устанет. А когда устанет, меня сменят мои товарищи и будут проворачивать дальше. Понял, урод?

Черновик быстро заморгал глазами и засопел. Рейдеры сняли повязку.

— Мужики, я чуть не помер, — зашептал пленный. — У меня насморк…

— Заткнись, — рявкнул Дитрих, — Почему тишина такая на базе?

— А я почем знаю? — дрожащим голосом пробормотал черновик, — Нас с самого утра не было тут. Когда уезжали, то нормально было. Дрова вон там заготавливали. Пилили поваленные деревья. Зверя стреляли неподалеку. Шахту рыли.

— Какую еще шахту?

— Ну, эту. Нашу. Глубже она ведь завалена. А мы ее откапываем.

— Зачем?

Черновик вдруг замолчал, словно осознав, что взболтнул что-то лишнее.

— Я тебя, сука, спрашиваю, — угрожающе зарычал Дитрих.

— Там это… Ну мы жилища свои расширяли. Новые этажи подземные делали. И это… С метро соединиться хотели… Вот…

— Вы совсем, что ли идиоты? Метро в городе. И до ближайшей станции километров десять. Вы как с ним собирались соединиться?

— Так ведь новую ветку рыли перед войной. Верхнеисетская станция. — Пожал плечами пленный.