Черный прибой Озерейки - Сергей Сезин

А пока пляска валов и переваливание корпуса на волнах. Сначала мне было еще терпимо, но потом стала нарастать тошнота. Я крепился, крепился, но пришла и моя очередь отдать долг Нептуну. Конечно, нельзя сказать, что погода была штормовая и качка совсем жуткая, но… откуда мне взять оморячивание? В обоих своих ипостасях я совсем не просоленный морской волк. Так что вот и пора снова к борту. Правда, уже нечем, но так тоже утомительно для организма. Вот я и собираю ярость для вымещения на румынах и немцах. Попадется кто – то из них на берегу – он мне ответит за многое, и за эту тошноту тоже. Впрочем, будь я тем самым морским волком, никто бы их не освободил от ответа. Если даже не за рвоту и тошноту, то еще много обвинительных пунктов. Такова горестная судьба завоевателей – они ответят за все.

Впрочем, мне не до смеха, и многим другим тоже. Отчего – мы сильно пополнялись, в некоторых ротах до половины салажат, а откуда им оморячиться? Был недостаток и в оружии, но его малость компенсировали.

Ходил такой слушок, запущенный писарями, что нас пополнили штрафниками. Летом же вышел приказ «Ни шагу назад!», а в нем есть и пункт о формировании штрафных рот и штрафных батальонов, где виноватые могут смыть свою вину кровью. Но я так и не понял из рассказа – штрафники просто пойдут с нами туда же или их зачислили в ряды? Вроде во взводе таких нет. Ладно, позже выясним.

Кругом темно. Конечно, если вглядеться, то какие-то силуэты можно разобрать, но непонятно – это реально там корабли или моя фантазия их рисует? Вот, теперь мы застряли. Стоим, подрабатываем машинами, удерживаясь относительно волны и ветра. Стояли с полчаса, потом снова двинулись, медленно, но уверенно, с гребня на гребень. Наверное, лопнул буксир у тех вот болиндеров. И пока баржу ловили, буксир заводили, то это время мы и ждали.

И опять движемся, волна и ветер бьют в скулу корабля. Сейчас качает чуть меньше, не то ветер изменился, не то мы заняли положение поудобнее. Ход медленный, километров десять в час, то есть пяток узлов или чуть больше. А может, и меньше – темно, темно на море и на берегу, не определишь точно. Хотя нет, вот на борту, противоположном тому, с какого я травил, видны далекие вспышки.

Значит, там кавказский берег, а с той стороны – турецкий, только до турок еще очень далеко. Хотелось пить, но я специально терпел, а то соберешь в желудке что, а оно тут же пойдет на радость рыбам. Двигались уже явно часа два, а сколько еще идти? Не знаю, может, до полуночи, может, до утра. Опять застряли. Снова ждем неизвестно чего. «Аджаристан» чуть развернулся и в этом положении качать стало сильнее.

Сидевший рядом салажонок пулей кинулся к борту. Ага, а я, как ветеран, подавил приступ тошноты и ощутил себя героем. Освободившееся место занял Пашка.

– Травишь, геройский комендор?

– Ага, так что ты как раз вовремя подставился!

– А я ни капельки!

– Везет тем, кто оморячился, у пирса стоя! Ты ведь говорил, что после Камыш-Буруна ваша посудина больше чинилась, чем ходила, а когда ходила – то не дальше Тузлинской промоины?

– Гляди, наш академик все запомнил. Только наш движок был старше меня, так что ему и без снаряда на свалку пора. Как смотрел я на мотористов, так и радовался, что мне с этим «Перкинсом» не возиться.

Да, Пашка там был рулевым-сигнальщиком. До августа, когда при очередном налете катер-тральщик был так изрешечен осколками, что сел на дно у причала. Чинить его уже не было возможным, и экипаж расформировали. Пашка попал в морскую пехоту – сначала под Темрюк, потом под Новороссийск. Только под Новороссийском он отбился от своих и попал в наш батальон. Кажется, он тогда был где-то под Неберджаевской.

Я захотел съязвить в адрес Пашки, и только открыл рот, как ощутил позыв на рвоту. Пришлось заткнуться. Переборов себя, я спросил, склонившись к его уху (нечего салажатам слишком много знать):

– Паш, ты слышал про этих штрафников, что к нам присоединили?

– Мне мой корешок сказал, что они не с нами пойдут, хотя и туда же, что и мы.

Тут к нам подсел салажонок Олег, что наконец-то отлип от борта, закончив сеанс кормления кефали и скумбрии. Всё, серьезные разговоры закончили, надо поддержать юного собрата. Чтобы ощущал, что уровня ветеранов он еще не достиг, а оттого выместил свой комплекс неполноценности на румынских черепах. Ну мы и приготовились к сеансу шуток-прибауток: Рыжий за первый номер, а я – за второй.

Но Олег нас опередил и спросил, бывали ли мы в Озерейке.

– Я не бывал. Спроси вон Андрюху, то есть товарища старшину второй статьи, он здесь неподалеку службу нес, на страх дельфинам и катранам.

– Сам не бывал, но от верных людей знаю. Селение небольшое, до берега чуть не доходит. Есть речка, с Волгой не сравнишь, но по здешним меркам еще ничего. Пляж галечный, возле берега глубоко, в воде большие камни и очень скользкие. Слева гора побольше, справа поменьше. Если прямо от села идти, то там дорога на Новороссийск. Можно в Новороссийск прийти другой дорогой, если идти по берегу, но это долго будет. Пойдешь направо и через пяток верст придешь в Широкую Балку, а оттуда еще раза в два дальше до города будет.

– Ага, понял. А что-нибудь там еще интересного есть?

– Магазин, а в нем вино. И в домах девки.

– Вот, салага, слушай Андрея, он не только начальство, но и сам по себе умный. В Озерейке не бывал, но всё про нее знает. Учись!

Сколько всё длилось, не знаю, но рассвета еще не было. Я кое-как привык к тошноте и уже к леерам не бегал, хотя ощущения были волнующие. Даже пару раз придремал, может, и на пяток минут. Это тоже важно – спазмы и тошнота утомляют мозг, поэтому это ничего, что поспал… ведь не на посту, когда это уставом запрещено, и не в атаке, где это несусветно глупо. Я еще выдвигаюсь в выжидательный район. Нас посетил взводный, проверил, как мы тут – досуха опорожнили желудки или еще не совсем. Лещенко нас тоже не забывал, правда, больше глядел на салажат. А мы с Рыжим что – плывем дальше и готовы. Пашка только курить постоянно хочет, а я хочу скорее на берег. Муторно мне болтаться на волнах в черной ночи на Черном море.

А время тянется, как …Ну не знаю, как даже сказать, наверное, как сорняк из земли. Тянешь его, тянешь, но корешок все равно остается. Порадовав себя литературным сравнением, я попробовал снова задремать. Проснулся, покрутил головой: еще не рассвет, еще тьма. Пашка тоже клюет носом, Олег что-то жует. Да, нам паек выдали, но так можно и до утра его перевести: пожевал, повисел на леерах, освободился от того, что съел, снова лезешь в мешок за следующим сухарем.

Мне вспомнился рассказ одного старого казака, что во времена оны казаки-пластуны вокруг заплечного мешка наматывали бурку, а сверху крепили бурку веревкой. Помимо удобств в переноске это мешало в пути налегать на сухари, ибо развязать – завязать можно было только на привале. Ему его отец рассказывал, что когда в пластунских батальонах кубанцев ввели армейский вещевой мешок образца тысяча восемьсот девяносто седьмого года, то казаки им были очень недовольны, поскольку он носился не на спине, как раньше, а на бедре, как сумка. Вот и были две причины недовольства им. Первая – поменьше, что теперь нет ограничения на то, чтоб в походе на сухари налегать, и вторая (самая главная) – стыдно быть похожими на нищих. Как оказалось, что когда ранец принимали на снабжение, то не приняли во внимание, что тогда на Руси с сумками сбоку ходили только нищие, и в эту сумку подаяния собирали. А нормальный человек, что ходил куда-то в соседнюю станицу или дальше, брал с собой заплечный мешок и нес его на спине в походе. Вот как казачье недовольство успокоили – об этом я деда Матвея не спросил. Зря, наверное.