Черный прибой Озерейки - Сергей Сезин

Ну и ладно, но я предупредил, что если меня «меньшевиком» назовет – по шее заработает. В политспор вмешался покомвзвода Ларичев и сказал, что готов помочь слишком острым на язык с его затуплением. Если одного наряда будет мало, то он обратится к ротному или комбату за добавкой.

Спор сбавил обороты. Дальше уже так жарко друг на друга не выражались, а выдавали яркие слова только в адрес Гитлера, Антонеску и их подчиненных.

По поводу будущего нашего применения тоже были споры. Тут я тоже показал себя заслуженным пикейным жилетом, выдав глубокую мысль, что места нашей высадки можно легко определить и их совсем немного. Можно даже сказать, что их всего три.

Пашка Рыжий только засмеялся:

– Ну, ты и академик! Так прямо глянул и без карты догадался! Да, не забудь Москву предупредить, а то там ошибутся!

– Спокойно, Рыжий! Наука умеет много гитик, потому следите за руками и внимайте, пока я снова в госпиталь не загремел. В десант пойдем либо мы, либо красниковская бригада, ну, может, и пехоту придадут.

О чем это говорит? Что нужно высадиться около какого-то места и либо там засесть, либо очень недалеко пройти, потому как у нас в бригаде танков нет, автомобилей не до черта, потому мы не сможем в Керчи высадиться и до Феодосии на машинах проехать. Уловил?

– И что это значит? – Это уже Лещенко заинтересовался.

– То есть надо так высадиться, чтобы либо немцам перекрыть пути отхода, как дульной пробкой ствол, либо возле самой линии фронта, чтобы ее сковырнуть с места.

– Пророк, пророкуй, на каком дереве эта палка росла?

Что-то сильно знакомое в словах Михася Глинского, но не помню откуда. Но претензий по делу нет, одни шпильки, значит, мы ломим, гнутся шведы, а сейчас вообще в дугу будут!

– Теперь другое требование – чтобы нас немцы не сковырнули с плацдарма, тоже нужно не очень далеко высаживаться. С собой мы возьмем паек на трое суток, патронов тоже не больше двух комплектов. А поскольку дело будет жаркое, то расход будет большой. Что-то нам еще подбросят, но надо продержаться максимум пять суток, то есть двадцать пять километров, которые армия до нас дойдет.

Я остановился и обвел народ глазами. Молча слушают. Ага.

– Теперь глядим, куда можно высадиться. Крым отпадает, что его двумя бригадами не освободишь. Значит, все будет до Тамани.

Если мы высадимся в самой Тамани, то немцам перекроем все снабжение через Керченский пролив. Достойное дело. Но немцы справятся, ведь можно возить его в Анапу Черным морем, в Темрюк – Азовским морем, если оно не замерзнет, и по сухому пути из Ростова. Нам же до своих больше ста километров, то есть надо держаться почти месяц, а снабжать нас будет тяжело. В проливе полно мин, а немцы еще добавить могут. Сложно, пожалуй, это не пойдет.

Еще место – в Анапу или около. Захватим порт, чем немцам будет малость неудобно. Но можно возить снабжение из Тамани мимо нас, в Темрюк, из Ростова опять же. То есть немцы могут и справиться, а нам нужно держаться, пока армия сорок с лишним километров пройдет. На это нужна неделя-две…Ну, это еще можно. Значит, Анапа – уже возможно.

Можно и ближе. Самый недальний вариант – возле самого Новороссийска. Ну, хотя бы в Мысхако. Армии до него идти совсем недалеко, немецкий передний край получит удар в спину. Есть и сложности, и даже очень много. Самый главный: на переднем краю войск у немцев больше и они самые лучшие. Дальше от передка их меньше, и то всякие обозники.

Если взять и высадиться чуть в стороне, то можно быстро от места высадки пройти и ударить в спину немцам, что стоят у Новороссийска. То есть до полуночи высадили и к утру дошли до, например, Владимировки или Тоннельной. Чтоб немцы ощутили позыв сорваться с места.

Таких мест тоже немного. Дюрсо, Озерейка, Широкая Балка. Там в море впадают реки, есть приличные галечные пляжи и вдоль речки идут дороги.

Дальше к Анапе с этим хуже, потому как там уже далеко от фронта, и захватом какого-то хутора за Утришем немцев на фронте не испугаешь.

Итого получается пять мест, но Анапу и Новороссийск надо считать самыми маловероятными. Значит, три места, и лучше всех Озерейка. Пляжи везде галечные. Вот что касается глубин, то ничего не скажу, не мерил.

Вот вам план операции – получите и распишитесь.

Пашка не выдержал и поднес ко мне согнутый палец. Это значит: ну ты и загнул, теперь разгибай. Я в ответ показал ему кукиш – не дождется!

– Андрюха, а ты в Брянске где учился? У вас там в городе не военная академия располагается, куда ты, наверное, на вечернее отделение ходил?

– Я не из Брянска, а из Бежицы, это хоть и близко, но другой город. Насчет академии – с меня и техникума хватит. Но если надо – пишите рекомендацию… Но только не в сухопутную академию!

Так что народ я анализом поразил, а после того ждал, что вызовут меня к начальству или в Особый отдел и фитиль вставят за публичный анализ и синтез. Но мои доморощенные размышления у начальства интереса не вызвали. Так, до меня доходили слухи, что у некоторых сослуживцев возникла идея мне прозвище полководческое присвоить, но инициаторы не сошлись, какое именно: то ли Чапаев, то ли Фрунзе. Спасибо, хоть не Наполеон. Покойный корсиканец был хоть и прославленным полководцем, но портит это славное имя то, что им себя воображали сбрендившие граждане. По крайней мере, так считается.

Хотя это либо вранье, либо седая древность. В бурные девяностые мне кем только не приходилось подрабатывать, в том числе и санитаром в третьей областной больнице, где лечились скорбные разумом. У нас в отделении был только один с похожим сдвигом по фазе, и тот себя воображал наполеоновским солдатом, а коллеги из других отделений говорили, что ни Наполеона, ни прокурора у них тоже нет. А кто есть? Брянские жители, иногда проезжие иногородние, которых с поезда сняли.

Деперсонализация (заполучите умное слово) встречается не у всех, и очень даже далеко не у всех. Гораздо чаще лежит в третьей больнице гражданин, который считает себя тем, на кого паспорт выдан, только есть у него проблемы во взаимоотношениях с людьми вокруг. Скажем, молодой сосед к его старушке-жене бегает. Как только пойдет больной в туалет, так в это время зловредный сосед – раз, и в его постель. Так что пока жертва соседа вернется, а уже все шито-крыто, и жена недоуменно спрашивает, откуда больной эту чушь выдумал. А воображать себя не тем, кем он есть – это случалось больше со старыми больными, ветеранами больницы.

Бывало, пошлют тебя в больничный архив за прежними историями болезни, а там тебе вручают целую пачку, штук пятнадцать и только на одного. Берешь и несешь, вдыхая бумажную пыль, ибо одной рукой эту пачку не подымешь… Некоторые истории я читал. Был у нас один больной, подвинувшийся на изобретательстве. Пока он на родном заводе внедрял свои изобретения, еще было ничего, а вот потом восхотел он измерить ускорение свободного падения, ибо что-то в нем его смущало. И измерил его двумя различными способами, отчего вышло, что оно неправильно определено. Очень сильно неправильно, потому что истинное его значение не 9,8, а 11,2. Поехал он в Москву застолбить свое открытие, но там понервничал и погорячился, оттого из Академии наук его выводила милиция. А после изобретатель в газете читает, что сейчас точность попаданий у ракет стала выше, чем была раньше. «Это же неспроста – сперли мою идею, тем точность увеличили, небось, сейчас премии получают, а меня в Полпино затолкали!» Дальше он пытался ректора МГУ обвинить в научном плагиате у него (абсолютно облыжно) и прочее несуразное творил. К моему времени он уже отбушевал, и хватало его только на то, чтобы заведующему сказать: «Ты смесь мордвина и грузина». Ну и санитаров называл «евреями». Не было прежнего полета фантазии и огонька.