Замуж за "аристократа" - Маша Царева

– Я с ним познакомилась в тату-салоне. У него свой салон, большой довольно. Меня туда привела знакомая, она делала себе татуировку на лопатке. Паука, бр-р-р, – Диану передернуло. – Ни за что не сделала бы себе паука. Уж лучше розу какую-нибудь или иероглиф. Между прочим, в очереди перед нами была Наталья Ветлицкая. Ну, может, и не она, но похожа. Этот Егор, он свой человек в тусовке. У него татуировалась вся наша попса. Я тебе точно говорю.

– Если он такой богатый и знаменитый, – прищурилась Шура, – что же он тебе не поможет? Не даст тебе денег на какой-нибудь проект?

– Ну, мы с ним еще недостаточно близки, – замялась Диана, – и потом, он не из этой оперы. Понимаешь, Шур, этот спонсор в белом пиджаке, он снимет меня в клипе потому, что иначе я на него и не посмотрю. А зачем Егору кого-то финансировать, если на него и так гроздьями вешаются?

– Неужели? – Шура нашла глазами Егора. Тот разговаривал с какой-то незнакомой ей манекенщицей, эффектной рыжеволосой дылдой в полупрозрачном вечернем сарафане, в руках его была маленькая кофейная чашка. Он что-то рассказывал рыжей, та кокетливо посмеивалась.

– Это Алка, сука, – пояснила Диана, проследив за Шуриным взглядом. – Изобьют ее когда-нибудь, это точно. Беспринципная, вон как на него смотрит! Понимаешь, Шур, он такой… такой…

– Такой, – насмешливо перебила Шура.

– Точно! Он мне подарил помидоры в горшке.

– Что? – Шура подумала, что ослышалась.

– Правда. Помидоры. Я имею в виду помидоры, которые растут в горшке. Сказал, что неплохо бы немного оживить мой балкон. А еще… он нарисовал у меня на спине орхидею. Губной помадой. Он так рисует, так рисует…

– Лучше меня? – ревниво поинтересовалась Шура.

– Конечно, лу… – Дианка осеклась, – почти так же. Понимаешь, с ним можно расслабиться. Весело с ним. Вот.

Шура еще раз с сомнением посмотрела на Егора. Он уже отошел от рыжей Алки и направлялся к ним, приветливо улыбаясь. Улыбка у него была приятная – мягкая, а в уголках губ плясали по-детски трогательные ямочки. Если бы не татуировка, то его вполне можно было бы назвать красивым.

«Зачем Дианке помидоры? – подумала Шура. – Таким, как она, больше подойдут розы или лилии».

– Что ты так на него смотришь? – зашипела подруга. – Даже и не думай об этом, слышишь? Я его первая нашла.

– Извините, девушки, задержался. – Он вручил Диане чашку. – Кофе немного остыл.

– Ничего, я холодный даже больше люблю, – завиляла хвостом Дианка, и Шуре стало смешно. – Егор, ну что, проводишь меня?

Шура краем глаза заметила, что Дианкина рука погладила его джинсовую ногу выше колена – как бы ненароком. Внезапно – она не могла найти этому объяснения – подруга стала ее раздражать. Показалась ей какой-то манерной, неестественной. Неужели он этого не замечает?

– Конечно, провожу. Иди в гардероб. Я тебя догоню.

Диана отошла от них походкой профессиональной манекенщицы – подбородок надменно задран вверх, плечи гордо расправлены, соблазнительно покачиваются тощие бедра. Шура инстинктивно выпятила грудь (сегодня утром она догадалась надеть поролоновый лифчик, так что ей было что выпячивать).

– Так, значит, на тебе Дианкино платье? – насмешливо поинтересовался Егор.

– Ну и что?

– Ничего. Просто спросил. Шур, запиши мне свой телефон, – неожиданно попросил он, протягивая ей широкую ладонь и тонкую серебристую ручку, явно из дорогих, – прямо на руке, ладно? А то я потеряю.

– А как же Диана? – растерялась Шура. – Я так не могу. Она же моя подруга, мы с детства знакомы.

Он удивленно посмотрел на нее:

– Шур, честное слово, ты странная. Что я такого сказал? Пригласил тебя в гости на ужин при свечах? Или намекнул, что неплохо было бы перепихнуться? Я просто встретил интересного человека и не хочу потерять с ним связь. Или ты отрицаешь дружбу между представителями противоположных полов?

– Нет, я… – смутилась Шура, – хорошо, запишу.

Она схватила ручку, взяла Егора за руку – ладонь была теплой и сухой – и неаккуратным почерком вывела на ладони семь цифр – где-то между линией ума и линией судьбы. Потом подумала и криво дописала «Шура Савенич» – прямо на Венерином холме.

…Мамину предсмертную записку Егор Орлов выучил наизусть. Какое-то время записка эта вместе с другими уликами находилась у следователя, но потом ее вернули бабке Клавке. Бабка спрятала ее в сервант, в распухшую картонную коробку, где она держала документы и фотографии. А Егор незаметно украл и перепрятал.

«Простите меня, простите все. Я так больше не могу. Он преследует меня, он не дает мне спокойно жить. Я слышу его голос за каждым углом. Я постоянно вижу его на улице. Он везде. От него не скрыться, не убежать. Это хуже смерти, поэтому я выбираю последнюю. Никого не вините, я ухожу из жизни добровольно».

Егор знал наизусть каждое слово, но общий смысл ускользал от него. Мамины слова казались ему фарсом, словно были списаны из шпионского боевика. Какие-то преследования, побеги, какой-то загадочный он…

Егор часто представлял, как мама убегает от злодея по узким темным переулкам, как, нервно раздувая ноздри, прислушивается к его приближающимся шагам, как беззвучно плачет от досады, вновь обнаружив его за своей спиной. Больше всего на свете Егору хотелось узнать, кто же этот таинственный он и почему ему понадобилось охотиться на маму.

И только когда ему исполнилось пятнадцать, он с изумлением узнал, что шпионские страсти здесь ни при чем. Мама повесилась из-за любви. Бабка Клавка однажды случайно проговорилась ему об этом.

Помнится, это случилось поздно вечером. Бабка, облаченная в свою застиранную ночнушку с глумливыми кружавчиками на груди, сонно смотрела последние известия. А Егор уткнулся в учебник английского: бабка пригрозила отменить карманные расходы, если он опять нахватает двоек.

Новости кончились, и после прогноза погоды, когда Клавка уже потянулась к выключателю, вдруг… под старый фортепьянный вальс по экрану поплыли титры какого-то старого фильма. Ничего особенного, титры как титры. Но отчего-то бабка повела себя крайне неадекватно.

– Сволочь, – прошипела она, не отрывая глаз от экрана.

Егор удивленно вскинул голову, он хотел было возмутиться, потому что в первый момент подумал, что бабка, как обычно, решила повоспитывать его. Но та на Егора даже не смотрела – ее взгляд был прикован к телеэкрану.

Начался фильм. В первом же кадре на экране появился удивительно красивый мужчина с тонким нервным лицом. С первого взгляда лицо как лицо: серые глаза, тонкая морщинка между бровями, высокий лоб. Да, правильное, да, канонически красивое, но мало ли на свете смазливых мужчин? Но было в его внешности нечто такое, что заставляло как минимум вздрогнуть. Может быть, взгляд? Светлые глаза актера оставались серьезными, даже когда он улыбался, и была в этих глазах какая-то ненаигранная грусть.