Просроченное завтра - Ольга Горышина

Стас наконец отпустил ее, и Алена смогла вздохнуть. Но лишь на краткое мгновение — дыхание перехватило вновь, когда чуть шершавые ладони принялись вытирать мокрые щеки.

— У меня в кармане шоколадка.

Стас присел у ее ног и разложил у себя на коленях пиджак, чтобы добраться до кармана.

— Баунти. Ты любишь кокос?

Стас поднялся и протянул батончик.

— В музеях есть запрещено, — проговорила она, шмыгнув в последний раз, и он тут же сунул шоколадку ей в сумку. Проследив за его пальцами, Алена подумала, что такая молния — мечта карманника.

— Извини, я не знал, как тебя по-другому успокоить. С детьми шоколад обычно срабатывает.

Это была пощечина и очень звонкая. И главное — она ее заслужила. Снова захотелось плакать. Заметив прикушенную губу, Стас схватил Алену за локоть и потащил мимо стендов в соседний зал, куда экскурсовод намеренно увела остальную группу. Пиджак остался в его руках и станет теперь жутко мятым.

— Стас, — Алена осторожно коснулась его локтя. Руку он спрятал в карман.

— Надень, пожалуйста, пиджак. Не мни.

Стас подчинился, даже не взглянув на нее. Тогда Алена еще раз коснулась его локтя, легонько потянув за рукав.

— Стас, извини меня. Это профессиональное. Я работала в домике Арины Родионовны. Напротив у нас кафешка, и родители тащили к нам детей то с мороженым, то с шоколадками. Ну, прости, у меня на автомате вырвалось.

— Это в дополнение к лошадям? — спросил Стас, не выказав особой заинтересованности в получении ответа.

— Нет, после. Когда я переросла лошадей, — буркнула Алена, чувствуя, что теперь может разреветься уже по другому поводу. Лучше бы она повзрослела без Сереги. Если бы только Михаил Владимирович не застукал ее за сдачей тары, все бы в ее жизни было иначе…

— Я даже не знал, что есть такой домик. Это реплика, наверное? — кажется, пошел на примирение Стас.

— Настоящий, там ее родственники долго жили. Я потом тебе расскажу.

Стас поймал ее руку и сжал. Хорошо еще не потряс.

— Договор, Елена Борисовна.

Наконец они догнали группу. На них стали глядеть с еще большим любопытством, хотя Стас теперь ограничивался рукой Алены. Со стороны она мечтала казаться спокойной, но сердце колотилось даже от этого легкого соединения пальцев. Да что в нем такого — он даже не кот, а приглаженный петух! Да и не в нем вообще дело — это Александр Сергеевич умудрился за пару часов псевдообщения расшатать ей нервы. Не заявись он в офис, их со Стасом общение свелось бы к джазу. А этот бесконечный день теперь поставит все с ног на голову — рыдать в объятиях шефа совсем не комильфо даже без сальных намеков со стороны Александра Сергеевича. Хватит, хватит! Теперь надо молиться, чтобы другой Александр Сергеевич домиком своей няни расставил все по своим местам. Но это после. Сейчас надо хотя бы сделать вид, что она слушает экскурсовода. По сторонам уж она точно не глядит — от всех этих санок и пожелтевших газетных вырезок мороз по коже.

Алена краем глаза наблюдала за Стасом, пытаясь понять причину, заставлявшую его то сжимать, то разжимать пальцы. Может, рука затекла держать ее? Так чего не отпустит?

— Во время войны, — экскурсовод глядела Алене прямо в лицо, будто вещала для нее одной, — подвиг людей искусства сравним с подвигом тех, кто сражался на передовой, ведь они поддерживали в людях веру, а без веры мы бы не выстояли. Потому театр музыкальной комедии проработал всю блокаду. Нынешний его директор Владимир Пашков впервые пришел в театр как раз в это страшное время. Им, подросткам, некуда было деваться, потому что школы закрыли. Тогда шла «Баядера», содержания которой мальчики, конечно же, не поняли, но сама атмосфера, когда кругом народ и музыка, произвели на них такое впечатление, что бедные на время даже позабыли про голод и стали ходить в театр каждый день, а потом заменили взрослых и стали следить за водопроводной и отопительными системами театра, а это было очень страшно, ведь в подвалы сваливали трупы перед отправкой в морг. Иногда спектакли приходилось прерывать из-за бомбежек аж до девяти раз. Бомбоубежища в театре не было, поэтому и актерам, и зрителям приходилось бежать в Филармонию, находящуюся по соседству. Но когда в один из ночных налетов снаряд попал в здание театра, спектакли пришлось прекратить, но без оперетт Ленинград жить не мог. Спустя месяц, двадцать пятого декабря, в пустующем помещении Ленинградского Академического театра драмы имени Александра Сергеевича Пушкина артисты справили новоселье спектаклем «Черное домино». Утром репетировали, вечером играли спектакль — все, как в мирное время, только работать приходилось в нечеловеческих условиях. Электричество поступало с перебоями, поэтому иногда репетировали при керосиновых лампах. А температура в зимние месяцы в зале опускалась порой до минус восьми градусов. Но никто не сетовал, работали до последнего в переносном и прямом смысле: в конце декабря сорок первого от голода прямо на сцене умерли в спектакле «Три мушкетера» Федор Абрамов, а в третьем акте «Баядеры» Николай Засимович. Бюллетень неявившегося артиста, как правило, означал смерть. Блокадная труппа театра насчитывала двести девяносто одного человека, из которых пятьдесят шесть умерли от голода и восемь погибло на фронте. Но театр существовал и создавались новые спектакли. С шести утра выстраивались очереди за билетами, с рук их можно было приобрести только в обмен на дневную порцию хлеба. Известно, что в блокадные дни театр посетило миллион триста тысяч зрителей.

При этих словах экскурсовод показала хлеб, при виде которого ком подкатил к горлу. Во всяком случае, у Алены. Остальные просто молчали.

— Ученые, оставшиеся в осажденном городе, тоже работали, не покладая рук.

Была создана химическая лаборатория для облагораживания непригодных в пищу продуктов. Они также разработали витаминные каши. Другие создавали бутылки с горючей смесью для подрыва немецких танков. А теперь я хочу рассказать вам про команду альпинистов, которые спасали купола и шпили нашего прекрасного города. Запомните их имена: Ольга Фирсова, Александр Пригожев, Алоиз Земба, а четвертый альпинист и ныне здравствует и в восемьдесят лет даже преподает студентам физкультуру. Это почетный житель Санкт-Петербурга — Михаил Михайлович Бобров. Я расскажу о нем чуть подробнее, потому что он того поистине заслуживает. Двадцать второго июня тысяча девятьсот сорок первого года проводился профсоюзный комсомольский кросс. На финише участники узнали о начале войны. Все ребята решили на следующий день собраться на митинг на оптико-механическом заводе «Прогресс». Среди них были Володя Ухов, будущий мировой рекордсмен по спортивной ходьбе, известный футболист Белов, лыжники братья Москвины. Директор завода сразу же сказал, что на фронт их не отпустит: все вы на «брони» и находитесь почти на военной службе, а если будете рыпаться, то он всех посадит на казарменное положение. Но некоторым, в том числе и Михаилу Боброву все-таки удалось уйти в армию добровольцами. Попали они в разведку штаба северо-западного фронта и побывали в тылу врага. Разведка — дело сложное: саперы открывают специальные проходы: готовят в таком случае два-три варианта, потому что тем путем, которым разведчик ушел, он уже может и не вернуться. И назначают контрольное время, как в горах, когда ходишь на восхождение — вернусь в такое-то время, вот мой маршрут. И если не вернулся, спасательная группа идет искать по этому маршруту. На войне аналогично. С одним лишь отличием — если не смог воспользоваться ни одним из маршрутов, выбирайся сам. Михаил Бобров проработал в разведке до начала сентября, был контужен и попал в госпиталь, где его нашел Алоиз. Высотные объекты начали закрывать четырнадцатого сентября и работали до середины февраля сорок второго года. Сложность была не только в опасной работе на высоте под обстрелом, но и в специфике позолоты: Исаакиевский собор и Петропавловский шпиль, там позолота сделана особым образом — даже если будете красить камуфляжной краской, а затем смывать химикатами, она останется. А позолота Адмиралтейского и Инженерного шпилей сделана тонким сусальным золотом, и вы просто смоете позолоту, поэтому их пришлось чехлить. Сверху ребятам открывалась такая картина: корабли, вмерзшие в Неву, которые отбивались от нападающих самолетов из всех орудий. На Марсовом поле, на Сенатской площади, на бастионах Петропавловской крепости стояли зенитки, а у станков стояли дети и гнали для них снаряды. Люди еле ходили и все равно шли на работу. Когда руководство принимало у альпинистов работу, стало известно, что они получали лишь карточки иждивенцев — 125 граммов хлеба, и тогда им добавили 250 граммов, но было уже поздно: Александр и Алоиз погибли, а Ольга тяжело заболела. Один Михаил не в состоянии был работать и вернулся на завод, откуда его отправили на оборону перевалов Кавказа. А летом сорок второго года Ольга немного оправилась и собрала вторую бригаду маскировщиков: они реставрировали обветшалые покрытия, а потом уже снимали всю маскировку. О прорыве блокады Михаил узнал во время боев на Кавказе и медаль «За оборону Ленинграда» он получил там же. Можно часами рассказывать о подвиге жителей блокадного Ленинграда. У нас в музее есть картотека блокадников и за каждой карточкой стоит своя тяжелая и славная история. К сожалению, с каждым годом мы убираем все больше и больше карточек. Так что, пожалуйста, любите своих бабушек, покуда они живы.