Загадочный джентльмен - Карен Хокинс

– Пусть придет сюда.

– Я уже взял на себя смелость послать за ним, милорд. Дверь распахнулась. Вошел лакей с подносом. Ривс воскликнул с видимым удовольствием:

– Вот и ваш чай!

– Я не просил чаю.

Дворецкий взял поднос и кивком отослал лакея прочь. Поставил поднос на столик возле кресла хозяина.

– Знаю, вы не просили чаю, милорд, однако я подумал, чай оживит вас после столь затянувшегося вечера. Соблазнять невинных дев – занятие утомительное.

Брови Кристиана поползли вверх.

– Вы снова об этом?

– А разве я ошибаюсь? Или вы не встречались с леди Элизабет?

– Возможно.

– Ясно. Осмелюсь предположить, что вы вели себя, как подобает джентльмену.

Кристиан со злостью взглянул на дворецкого:

– Я не люблю чай.

Ривс отставил чашку, налитую до половины.

– Значит, вы не будете пить чай, милорд?

– Нет!

– Какая жалость. А я-то надеялся, это хоть немного вас взбодрит. Мастер Уильям, кажется, привез целый ворох новостей. Вам нужно восстановить ясность рассудка.

Он протянул Кристиану дымящуюся чашку. Тот неохотно взял ее, подозрительно принюхался к содержимому и сделал маленький глоток. Недовольно скривился:

– А сахар?

– Разумеется, милорд.

Кристиан вернул чашку на поднос.

– Три ложки.

Ривс медлил. Кристиан нетерпеливо крикнул:

– Да, черт возьми! Я сказал – три.

– На одну чашечку?

– Или вы кладете сахар мне в чай, или я не стану его пить, – с недовольной миной Ривс насыпал сахар.

– Вы положили две. Добавьте еще одну.

Ривс грустно вздохнул, подчиняясь.

– Предаетесь излишествам?

– Именно, когда могу себе позволить, Ривс. – Кристиан сделал осторожный глоток. На сей раз вкус напитка показался намного лучше – насыщенным и сладким. Такой чай можно пить.

Послышался легкий стук в дверь, и лакей возвестил о приходе Уилли. На пороге возникла высокая фигура, облаченная в длинный черный плащ и черные сапоги из грубой кожи. Рыжие волосы шотландца были зачесаны назад и заплетены в косицу, лицо покрывала многодневная щетина. Выглядел он усталым, но довольным.

В сердце Кристиана забилась новая надежда.

Уилли занес ногу над ковром.

– Стой, – приказал Ривс.

Уильям опустил ногу в заляпанном грязью сапоге назад на порог библиотеки и уставился на дворецкого:

– Чего тебе, старый брюзга?

Ривс взял салфетку с подноса и расстелил ее на ковре, в шаге от порога.

– Становитесь сюда, мастер Уилли, но, умоляю, ни шагу в сторону.

– Мне что, стоять на салфетке? Еще чего.

– Тогда вам самому придется сообщить экономке, что все ковры нужно чистить снова. Ее хватит удар.

Шотландец скорчил гримасу, не решаясь протестовать. Сапоги-то были в грязи! С видимым неудовольствием он сделал шаг вперед. Огромные ножищи наступили на крошечный кусочек льна, и на мгновение показалось, что шотландец вот-вот упадет, не сумев удержать огромное тело в равновесии на столь малом пятачке. Но он скрестил руки на широкой груди, качнулся на каблуках и чудесным образом обрел устойчивость, не сойдя с салфетки ни на дюйм.

– Все равно, что в гостях у моей бабки, – проворчал шотландец. – Вечно она развешивает одеяла на креслах, чтобы никто их не замарал. В конце концов начинаешь думать, что живешь в доме с привидениями.

Кристиан вопросительно вскинул бровь:

– Что ты узнал? Разыскал священника?

Лицо Уилли прояснилось, голубые глаза засияли.

– У меня письмо от него.

Кристиан подался вперед.

– Да. Я не смог побеседовать с ним сам – оказалось, он болен, совсем плох. Похоже, ему не протянуть и недели. Пришлось вызвать его дочь и задать ей ваши вопросы. Она сказала, что отец ответил на них в этом вот письме. – Уилли расстегнул кожаный жилет и вытащил маленький запечатанный листок из внутреннего кармана. Ривс взял у него письмо, чтобы вручить хозяину.

Кристиан смотрел на аккуратно сложенный листок бумаги, хрусткий по краям. Сейчас он узнает ответы на все вопросы. Его руки слегка дрожали, когда он открывал письмо.

Мой дорогой лорд Уэстервилл!

Не могу выразить, как я счастлив получить запрос относительно Вашей матушки, Мэри Маргарет. Я знал ее, когда она еще была юной девушкой. Ее семья посещала церковь, где я совершал свой духовный труд, готовясь принять сан прелата. Редко доводилось мне встречать людей, столь щедрых и отзывчивых, какой она была. Вот почему много лет спустя, узнав, что она в заточении, я навестил ее. Я знал, что ее заключили в тюрьму напрасно. Убежден в этом и поныне.

Я успел посетить ее несколько раз, прежде чем она умерла. Вы спрашиваете, не заметил пи я каких-либо странностей, поразивших меня. Должен ответить утвердительно. Кое-что приходит на ум, когда я размышляю об этом. В последний визит к Вашей матушке я заметил возле тюрьмы карету с пурпурно-золотым плюмажем…

Кристиан взглянул на Ривса:

– Какие цвета у дома Мессингейлов?

Ривс задумался.

– Кажется, пурпурный и кремовый, хотя… – Он сдвинул брови, – Может быть, не кремовый, а золотой.

– Точно, – согласился Уилли. – Я частенько следил за их каретами, так что знаю.

Кристиан кивнул, вновь принимаясь за чтение.

Но я не могу утверждать что-то с уверенностью. Сожалею, т мне не довелось увидеть того, кто приезжал в этой карете, так как мне надлежало посетить еще нескольких узников, прежде чем пойти к Вашей матушке. К тому времени как я наконец добрался до ее камеры, не было ни кареты, ни посетителя. Ваша мать была тогда больна и, по-видимому, расстроена, что меня весьма опечалило.

Я спросил у нее, что произошло, но она страдала горячкой, ее речь временами становилась бессвязной, и она не отвечала напрямую. Я сделал все, что мог, чтобы ей было удобнее, укрыл привезенным с собой одеялом. Она сбрасывала его, заявляя, что должна встать. Сказала, что уплатила своему врагу, отдав ему последнее, что было у нее ценного, – ее знаменитое сапфировое ожерелье. Ваша матушка надеялась, что этот человек – кем бы он ни был – отзовет свое обвинение против нее.

Однако что-то пошло вразрез с ее планом. Ожерелье было отдано, а обвинение осталось в силе. Ваша мать попросила доставить еще одно, последнее письмо. Она вручила мне послание, я сунул его в карман и посидел с ней еще несколько минут. Когда я уходил, оно схватила меня за руку, умоляя разыскать Вас и Вашего брата. Она часто вспоминала Вас обоих, Вы были ее главной заботой.