Тарлан - Тагай Мурад

потянусь, вы в свою возьмете, «Не плачь!» скажете – и не отпустите…

Тишина, как нагретый камень – тишина.

Видится жениху-невесте: падают – тап-тап – плоды с урючин. Кружат – пир-пир – летучие мыши…

Слышится жениху-невесте: саранча – чир-чир – потрескивает да сыч ворчит.

– Нет, ты скажи, как, стыд потеряв, снохе пожалуешься, что я тебя за руку схватил!

– Лучше вы скажите, как я ей скажу, что неправда это, и быстро уйду.

– Честно не расскажешь?

– Честно.

– А если я с глазу на глаз скажу снохе, как на глаза твои глядел?

– И тогда не скажу.

Доволен жених. Замолчал, потолок разглядывает.

А невесту молчание это что-то встревожило. Мысли все в одну сторону.

– О чем вы думаете? – говорит.

– О наших вечерах.

– А не о Зубайде ли?

Задела невеста жениха за живое. Все его мечты разом пропали-погасли.

– Зачем ты об этом? – говорит. – Да, смотрел на нее, правда. Сказать, одно время на многих глядел. На кого ни погляжу, все тебя вижу. И на Зубайду глядел, правда. Нет, она – не ты. И на Балхин глядел. Тоже не ты. Еще на одну глядел. Она и оказалась тобой…

– Это правда?

– Правда.

Растаяла невеста. Утешилась, расцвела.

– Тогда… я вам… во всем подмогой буду!

28

Коротка для новобрачных ночь, вот и рассвет.

Невеста объятия жениха разомкнула. Жених руки к ней потянул – отстранила их, поднялась.

– Довольно, – говорит. – На заре дел невпроворот.

В сенях друг на друга воду полили, от грехов омылись.

Жених руки отряхивает, к двери идет. За ручку взялся, да и застыл. Через плечо на полог глядит.

Скрутила невеста конец платка, играет с ним. На пальцы свои смотрит.

– Теперь не заходите, нехорошо, – говорит.

Сердце жениха, как заря, просветлело. Вышел, на вопрос, когда вернетесь, ответить не смог.

Идет по улице.

Весь мир жениху белым-белым кажется.

Дорога под ногами белая-белая, как простыня. Дома, стены, деревья. Всё белое-белое. И стаи птиц, как простыня, белые-белые. И вода, что по обочине течет, тоже белая-белая. И журчанье у нее белое-белое – как простыня.

Рассвело.

Погасли звезды, только одинокая Зухра[34] осталась.

Распахнул жених объятия – зарю к сердцу прижал.

И небо огромное рассветное, и горы под снегом, и россыпи холмов, и стройные тополя – все в объятиях жениха уместилось.

Открыл жених ладони. В воздухе растрепанные волосы зари – ветры рассветные – пригладил.

Жених зарю целует…

Через арык перепрыгнул, ствол тутового дерева обнял. Ветви его, как волосы, приласкал-пригладил.

Обратно через арык перепрыгнул.

Навстречу человек идет.

Жених на этого первого представителя рода человеческого, который ему встретился, глядит.

А это Исмат-охотник, которого никто, даже его собаки, не любили.

Только жениху в эту минуту и Исмат-охотник неплохим вообще-то человеком показался.

Нет в мире плохих людей, в каждом что-то хорошее имеется.

Первый раз в жизни жених с Исматом-охотником поздоровался.

А Исмат-охотник и не рассчитывал на «салом»; пройдя, остановился. Удивился, но ответил на приветствие. Долго-долго вслед жениху смотрел.

– Арбуз тебе на голову упал, что ли? – прогнусавил. А жениху женщина навстречу идет.

Остановился жених. Не знает, сделать шаг – не сделать. Лицо запылало.

Приближается женщина…

С каким лицом теперь в глаза женщинам смотреть? Какими глазами теперь в лицо женщинам смотреть?

Свернул жених с пути женщины в сторону.

29

Настал День жертвоприношения – Курбан-хаит.

Богобоязненные люди жертвенное угощение готовят. Жертвенное животное режут, кровь пускают. Кто победнее, у мясника мясо берет.

Богобоязненные люди нарядные одежды надевают. Из сундуков неношеные вещи достают, наряжаются. Нет в сундуках запасов – просто поопрятнее оденутся.

Богобоязненные люди украшаются. В лицо ароматные масла втирают, брови усьмой подводят, ресницы басмой чернят, ногти хной красят. На грудь украшения вешают.

Ходят богобоязненные люди друг к другу в гости, с Хаитом поздравляют:

– Чтоб Хаит вам поклонился!

Жених к невесте пошел с Хаитом поздравлять, невеста – к жениху.

От Каплона-жениха пришел один платок французский, пара сапог и много разных сладостей-вкусностей.

От Аймомо-невесты прибыла рубашка, покрывало, полотенце и платочек носовой. Все это невеста своими руками шила.

На платочке на синем поле – розы алые-преалые, как угли в печке. Словно не розы, а сердце свое невеста жениху посылает – подарок с намеком.

Жених платочек к лицу поднес, помял-помял – аромат вдохнул.

От платочка… от платочка аромат невесты идет!

Жених платочком глаза протер – платочек поцеловал, лоб протер – поцеловал, губы протер – опять поцеловал.

Нацеловался, вчетверо сложил, за пазуху сунул.

30

На Хаит вокруг речки гулянье. На гулянье нишалду[35] продают, горох-нухат, халву, фисташки.

Детвора в глиняные свистульки дует, в дуделки разные.

Девушки толпою около большого тутовника собрались.

Предводительница девушек самому тощему мальчишке моток веревки протягивает.

Тот разулся, пояс веревкой обмотал, по огромному стволу карабкается.

– На какую ветку привязать? – спрашивает.

– Вон на ту, горбатую, – отвечает снизу предводительница.

Мальчонка к той ветке полез. Привязал к ней веревку, концы вниз на землю бросил. От ветки до земли саженей[36] двадцать.

Спустился на землю по веревке. На земле концы на ладонь намотал, девушкам протянул.

Предводительница девушек возьми да и кулаком в мальчонку ткни:

– Вот тебе за то, что мое сердечко колотиться заставил!

Тот на землю свалился, захихикал:

– Ой, не бейте, а то брату моему Нурали-ака скажу.

– Какому-такому Нурали?

– Такому, который вас под дикой урючиной обнимал-целовал!

– Ой, замолчи, а то пожалеешь!

Девушки – гур-р-р – хохочут!

Связала предводительница концы веревки – получились качели.

Одна девушка на них запрыгнула. Предводительница ее схватила, вперед с ней пошла, назад пошла, потом с силой оттолкнула. Та, на качелях, дальше сама раскачивается: присядет, привстанет. Все быстрее и быстрее раскачивается!

Со всех окрестных крыш народ, халвой лакомящийся, на качели поглядывает.

Наступил черед Аймомо покачаться.

Оглядела себя. Платочек «лошадиное копыто» на шее завязала.

Качели оттолкнула – отскочила, оттолкнула – отскочила. Чтобы раскачались.

Взлетают качели, Аймомо, уцепилась и вспрыгнула на них. Полетели качели вправо. В воздухе зависли – и вниз понеслись.

Аймомо ровненько стоит. От одного ее легкого веса качели вниз несутся. Потом в левую сторону – вверх.

То влево, то вправо летят – все выше, выше.

Народ за свои тюбетейки-платки схватился, на качели вылупился. С кого тюбетейка свалилась, с кого платок слетел.

А у Каплона сердце замерло.

– Вой, святые старцы! – шепчет.

Халва, какая во рту была, там и осталась, а какая в горле – в горле застряла.

Замедлились качели.

Спрыгнула Аймомо на землю. Несколько нетвердых шагов сделала. Одна девушка ее обняла, помогла.

Тут только Каплон вздохнуть