Лекарство для безнадежных - Кирилл Григорьев

— А потом был Подольск, — кивнув, подвел черту Петровский.

— Потом был Подольск, — вздохнул Тополев. — И мы потеряли четверых.

У него заиграл мобильник.

— Да? — извинившись, поднял трубку Антон.

Несколько минут он внимательно слушал.

— Да, — произнес, наконец, он. — Я готов записать.

И, раскрывая ежедневник, Тополев посмотрел на Петровского:

— Это мама Дронова, Тарас Васильевич. Она нашла его рабочий телефон.

1

Его разбудила Алена уже около пяти.

— Проснись, Макс, — тормошила она за плечо. — Вечер уже на дворе.

Он рывком сел на диване.

За окнами еще светило вечернее солнце, но в комнате уже горел свет.

Максим непроизвольно поморщился. Посмотрел на Алену, и сейчас же воспоминания из сна затопили его. Ненависть. О, боже. Мама!

— Ален! Дорогая! — быстро произнес он. — Какой у меня домашний телефон?

— Ты что, опять? — улыбнулась она. — Опять ничего не помнишь?

— Я, правда, ничего не помню! — почти закричал в отчаянии Максим.

Она встревожено поднялась, сняла радиотелефон с базы и протянула ему.

— Слушай, это уже перебор, — осторожно произнесла Алена.

— Какой номер, а? — умоляюще спросил Максим.

Она назвала семь цифр.

Мама взяла трубку почти сразу, а он сейчас же узнал ее родной голос из сна.

— Алло? — спросила мама строго.

Жива, подумал Максим с облегчением. Как же здорово, что моя мама жива!

— Это я, мам, — сказал он, а на глаза внезапно навернулись слезы.

— Вот, тебе, здрасти, пожалуйста! Ты где шляешься, олух царя небесного? В комнате — бардак, телефон разломан. Ты зачем телефон разломал, а?

— Так получилось.

— Получилось… Ты где пропадаешь?

— У Алены я, — ответил Максим. — В гостях.

— У Алены? — удивилась мама и замолчала.

Алену она любила, как дочь. Поэтому, когда они расстались, очень переживала разрыв и не разговаривала с Максимом почти месяц. А потом еще с полгода каждый день напоминала ему, какую прекрасную девушку тот проворонил.

— Врешь, небось?

— Честное слово, ма. Хочешь, трубку дам?

— Что же, давай…

Максим протянул трубку ничего не понимающей Алене.

— Поговори, а? — произнес он сдавленно.

— Макс, да что с тобой? Ты на себя не похож!

— Просто я очень рад маме, — ответил Максим, торопливо поднимаясь с дивана. Он не мог себе позволить расплакаться прямо в комнате.

— Да, Татьяна Валерьевна? — покачав головой ему вслед, произнесла Алена в телефонную трубку.

По дороге в ванную, Максим отошел.

Он тщательно закрыл за собой дверь и посмотрел на себя в зеркало. Плакать уже не хотелось. Хотелось понять, что же все-таки ему рассказывает разгулявшаяся память?

Ну, ты-то, друг, спросил он свое отражение. Ты-то, понял что происходит?

Мама жива, ответило отражение. И мы тоже.

Мы! Каким-то образом, нас с тобой вытащили все-таки в Битцу, констатировал Максим. И там убили. Мы мертвы, брат!

Черта с два, ответило отражение и подмигнуло. Еще повоюем.

Максим включил воду и сел на ванную.

Черта с два, сказал он себе.

Получается, что Тарас прав. Меня пытались убить, но не убили, подумал Максим. Просто не знали как. Нечеловек в облике человека. С великолепными способностями к регенерации. Совершенно и абсолютно целый. Понятно, почему отпечатков шприца на венах не было. Эти отпечатки просто уже исчезли.

Ну, почему моя память, мой личный кинозал, не продемонстрировал мне встречу с Петровским? Он ведь собирался ответить на все мои наболевшие, дурацкие вопросы. А ведь сейчас этих вопросов у меня накопилось еще больше. На порядок, на два, три порядка больше.

Мне нужна встреча с Петровским. Он задумался. Нужна или нет? Почему-то в его сознании Тарас ассоциировался с болью. С сильной болью, нечеловеческой. Петровский тоже сделал мне больно? Так кто же мне друг, кто враг?

Я хочу это видеть, подумал он вдруг. Я хочу убедиться, что все это не сон. Эксперимент, сообразил Максим. Петровский, друзья, вопросы — все это потом. Сейчас мне нужен простой эксперимент. В самом деле, меня нельзя убить, как свинью на бойне? А без этого, как я буду в новом себе уверен?

Глазами он поискал бритвенный станок.

Вытащил из-под раковины и повертел в сомнении Жилетовский Венус. Такие тонкие лезвия для эксперимента явно не годились.

Он поднялся, осторожно открыв дверь, высунул голову и прислушался. Как, наверное, все женщины на свете, мама с Аленой очень любили поговорить. Размеренный Аленин голос, рассказывающий что-то о дочке, он расслышал даже сквозь шум воды.

Через секунду Максим вновь оказался в запертой изнутри ванной с острым ножом наперевес. Дальше он не раздумывал.

Закатал рукав халата до плеча. Приготовился, стиснув зубы. Свет плафона в ванной гипнотизирующее играл на лезвии.

Ну, что же, подумал Максим.

Регенерация?

Он резко поднял нож и вонзил его в руку.

Ослепительная боль взорвалась в голове, и Максим на мгновение вырубился.

Но этого мгновения сознанию хватило, что бы снова вернуть его в прошлое.

2

Они стояли на пологой крыше, а под ногами, по металлу, гуляли веселые солнечные блики. Здесь, наверху, были только Максим, Петровский и жизнерадостный осенний ветер. Он нес ароматы цветов и травы, горьковатый запах пожухлых листьев и ностальгическую осеннюю грусть, которой дышит природа, еще помнящая о лете. Конечно, здесь не было даже и намека на сизую московскую гарь, которой пропитано в городе все: дома, мостовые, машины, люди. Наверное, и жизнь здесь была такая же — легкая, сладкая и непринужденная. Настоящая трудовая жизнь богов российского Олимпа.

Сюда, в дом Петровского на Рублевском шоссе, они приехали после встречи на Новом Арбате. Всю дорогу Максим нетерпеливо пытался вернуться к утреннему разговору, а Тарас лишь отнекивался и сосредоточенно вел машину.

— Как тебе вид? — осведомился Тарас. — Высота, кстати, обычного пятиэтажного дома. Ненавижу, если честно, низкие потолки.

— Я приехал сюда не видами любоваться, — буркнул Максим. — И не архитектурными изысками.

Петровский облокотился на перила ограждения.

— Вопросы, — сказал он задумчиво. — Всем нам нужны ответы на вопросы.