Будьте моим мужем - Ксюша Иванова

И я очень жалел, что не додумался предупредить Кирилла о том, чтобы парень не вздумал вести малышню домой. Эх, а ведь можно было бы отправить их в магазин за мороженым! Полчаса я легко смог бы выторговать. И плевать, что это — нечестный прием!

Чем объяснить эту невыносимую тягу? Чем объяснить мое желание заполучить эту конкретную женщину? Физическим голодом? Отсутствием секса? Это точно не про меня. Ее нереальной красотой? Да, красивая, да, нравится, но внешняя привлекательность никогда не была для меня определяющим фактором, когда речь шла о влечении к женщине. Я не понимал, почему мне так по душе смущение Эммы, почему греет душу тот факт, что после мужа я буду первым…

Почему меня не отрезвляет, как было бы правильно, а наоборот, возбуждает то, как Эмма стягивает свой халатик на груди, как смущается показаться мне без одежды? И мне хочется не просто взять, но и отдать, но и ласкать так, чтобы навсегда вычеркнуть из ее памяти любовь к другому мужчине!

И как же взрывает мозг ее реакция — зажмуренные глаза, румянец на щеках, приоткрытые от волнения губы… ее сжавшиеся соски, так и зовущие прикоснуться к себе! Разве могу я не сделать этого?

И я, конечно же, ласкаю ее груди, с удовольствием ощущая, как женские пальчики, оставив, наконец, в покое несчастный халат, вцепляются в мои волосы, то прижимая к себе, то поглаживая, то оттягивая прочь. И вряд ли она осознает, как выгинается мне на встречу ее подрагивающее тело. Вряд ли она чувствует сейчас, как рвется из брюк мой член, которым я все плотнее прижимаюсь к ее бедру! Эмма полностью сосредоточена на своих собственных ощущениях, поэтому и сжимаются так резко мышцы ее живота, стоит скользнуть с груди ниже — ждет, понимает, что мне мало того, что она уже позволила!

И мне хочется стянуть с себя мешающую сейчас одежду! Мне хочется тереться об нее всем телом, касаться этой нежной белой кожи не только губами и пальцами, видеть ее ладони на себе. Но я точно знаю, стоит только чуть оторваться, отодвинуться, и придется начать все сначала. Поэтому и припадаю к губам, целую ее, отвлекая от того, что собираюсь сделать. И она отвечает, ладонями обхватив мое лицо, притягивая к себе, повторяя своим язычком все то, что я вытворяю у нее во рту! Ну и замечательно — руки хотя бы заняты! Не успеет среагировать быстро…

Просовываю под резинку трусиков руку и понимаю, что она там, между ног, совершенно гладкая, выбритая… И почему-то меня встряхивает в унисон с нею! Нет, ну, что я бабу без растительности не видел? Чего так-то…

А она влажная, скользкая, горячая… И рука ее, непонятно как оказавшаяся на моем запястье, тянет в сторону, и она что-то мычит мне в губы… Но тело ее рвется навстречу моему пальцу, осторожно проникающему внутрь! И я не спешу, медленно растираю влагу по нежным складочкам, чувствуя, как слабеет отталкивающая рука, чувствуя, как легко, словно забывшись, словно вопреки воле, Эмма вновь начинает целовать меня в ответ и, наконец… нет, ну, наконец-то! Она сама тянет мою рубаху из-под ремня! А потом, взявшись за полы, резко дергает в стороны, лишая мою одежду пуговиц!

И я бы обязательно рассмеялся — надо же, сколько в ней, оказывается, страсти! Если бы прохладные ладони пробежав по моей груди, не скользнули на пряжку ремня! Я непроизвольно ускорил движения своих пальцев, всем телом желая ответной ласки. И чувствовал, как подрагивает женская плоть под моими пальцами… И хотел ласкать ее по-другому — губами, языком, хотел попробовать ее удовольствие на вкус и видеть ее всю — беззащитную, открытую передо мной. Я еще мог думать об этом… Но ровно до того момента, когда она, с трудом справившись с ремнем, и расстегнув ширинку, положила руку на мой член, на тонкую ткань боксеров, уже не причиняющую боль, в отличие от чуть спущенных руками Эммы, брюк!

Конечно же потом мне обязательно будет стыдно, что потерял голову от простого прикосновения! Но в тот момент меня словно молнией ослепило, словно впервые женская рука, чуть помедлив и все-таки решившись, скользнула под резинку, крепко сжав каменную плоть! И я смутно помнил, как лихорадочно сбрасывал с себя одежду, как, забыв напрочь о презервативах, устраивался между ее ног. А вот распахнутые глаза Эммы, напряженно следящие за каждым моим движением, ее пухлые, нацелованные мною губы, и руки, не отталкивающие, а наоборот, тянущие к себе, поглаживающие предплечья, ноготками впивающиеся в кожу, это отпечаталось в памяти…

А может, так и должно было быть. Чтобы быстро, чтобы не раздумывая, чтобы толкнуться внутрь, опасаясь возможного отказа… И замереть, не веря себе, задыхаясь от странного чувства, что именно так и должно быть всегда, что это — не мимолетный секс, что это — не рядовая женщина. Замереть, ощущая, как крепко, спазмами, сжимают ее мышцы введенный до упора член. И смотреть в ее лицо, и слушать ее стоны, вторящие каждому следующему моему толчку. И, подчиняясь ее внезапному оргазму, сжавшему словно тугой перчаткой мой член внутри Эммы и заставившему в ту же секунду взорваться невероятным удовольствием меня самого, быть оглушенным чужим именем, сорвавшимся с ее искаженных губ…

— Андрюша…

Он слетел с меня, кажется, еще до того, как зазвонил откуда-то с пола телефон. И, видимо, успев разглядеть, кто именно звонит, но не успев ответить, он прошептал что-то матерное и начал собирать свою одежду, разбросанную по всей комнате. А я, не имея сил, чтобы подняться, все понимающая, но напрочь лишившаяся совести и стыда, даже не прикрывшись, рассматривала игру мускулов на Пашиной спине и ягодицах.

И в ужасе взвилась на постели в тот момент, когда услышала звонок в дверь и следом за ним — резкий рывок ручки! ТАК приходить ко мне в дом могла только свекровь — вроде бы и поставила в известность о визите, и в то же время уже вошла.

— Боже мой, Боже мой, — сами шептали губы, пока руки нашаривали халат.

— Так, — Паша с ухмылкой рассматривал накинутую на плечи рубаху, лишенную пуговиц моими руками, а потом, как есть, расстегнутую, заправляя в брюки. — Ты не выходишь. Сидишь здесь и спокойно одеваешься.

Кое-как запахнув на груди халат, я наблюдала, сгорая от ужаса и стыда, как он спокойно выходит из комнаты и прикрывает за собой дверь.

— Добрый вечер, молодой человек!

— Здравствуйте, Вера Васильевна! Рад вас видеть!

— Что-то не вижу я особой радости на твоем лице… А-а-а… Эмма, — до нее, похоже, начало доходить. Не сразу, но все-таки в какой-то момент наступило прозрение. А может быть, прозрение это было спровоцировано молчавшим Павлом — мне-то это видно не было, хоть дверь в спальню и не была закрыта плотно. — Эмма… дома ведь? О-о-о… Я, пожалуй, пойду… за детьми присмотрю…

И, конечно, Пашин хохот она тоже слышала — он раздался явно до того, как хлопнула входная дверь. Приглаживая всклокоченные волосы, рассматривая красные, как два помидора, щеки в Кирюхином зеркале на дверце шкафа, я с замиранием сердца ждала, когда он вернется, и судорожно подбирала хоть какие-то, ускользающие, не желающие складываться в предложения, слова. У меня не получалось, но и Паша не заходил. И когда я подумала, что, наверное, он ушел с Верой Васильевной, просто я, находясь в шоке, этого не поняла, и, решившись все-таки, покинула свое убежище, то, направляясь в ванну, мельком увидела его на кухне возле плиты. Мать честная! Не ушел! Даже после такого позора! Даже после того, как я…