Три красных квадрата на черном фоне - Тонино Бенаквиста

Пахнет совсем по-другому: застарелой смазкой и отработанным машинным маслом, которым годы нипочем. Ничего удивительного, если посмотреть вокруг. Десятки килограммов железа, подвешенные к потолку мобили, маленькие сооружения из переплетенных, спаянных между собой железяк, укрепленных на деревянных досках. Это первым бросается в глаза. Все — одного формата, прямоугольники из дерева, 30 на 60 сантиметров. В первую очередь поражает ощущение точности, металлические части расположены несомненно в каком-то определенном порядке. Полная противоположность всякой импровизации.

— Он называл это портретами. Чему их там только учили, в этой Школе искусств?..

Портреты.

Я не могу удержаться от любопытства и прислоняю один из них вертикально к стене. Потом другой, третий — все. На них надо смотреть так, судя по карандашным стрелкам на обороте деревянных подставок. И не только поэтому. На каждой надписано имя, тоже карандашом. У меня бьется сердце, но это не от страха и не от тревоги.

«Ален 62». «Этьен 62». «Клод 62». И другие, которых я не знаю.

«Ален 62». Из миниатюрных металлических джунглей понемногу проступает лицо. Левый глаз — маленькая спиралька, часовая пружина; развороченная, расплющенная банка из-под кока-колы — это лоб, а тщательно уложенная велосипедная цепь — застывшая улыбка. Виднеющаяся местами моторная смазка подчеркивает черты. Ощущение полноты, округлая щека из кованого железа, безупречно отточенный нос из ножа, изъеденного ржавчиной.

Чем больше я смотрю, тем больше…

— Осторожно… Особенно с теми, что лежат на столе.

Вот они. Понятно, почему с ними надо быть осторожным. Это — враждебные предметы. Алюминиевая форма для выпечки, инкрустирована бритвенными лезвиями. Как бы ты ни взял ее, рука сразу будет изрезана в кровь. Телефонная трубка, утыканная заржавленными шипами. Корзина с ручкой в виде острого серпа.

— Сколько раз он ранил себе руки…

В окно я вижу искуроченную решетку, отделявшую когда-то дом от автомастерской, и посередине — два автомобильных каркаса, поставленных вертикально и переплетенных между собой.

Объятие.

— Хозяин мастерской разрешал ему играть с обломками. Мне было немного стыдно перед соседями, но ему это доставляло такое удовольствие… А в прошлом году хозяин устроил уборку, и Ален выкупил у него это. То, что вы видите внизу. Ненавижу машины.

Она уводит меня обратно в гостиную. А жаль. Я бы еще часик побыл тут, разглядывая новые лица и рискуя последней рукой при соприкосновении с этими невозможными произведениями искусства.

— А вы видели Морана после аварии?

— Малышку Этьена? Нет, он, кажется, уехал в Америку, и тот, другой, тоже ни разу не зашел — забыла, как его звали, с красивой красной машиной. Ненавижу машины. Они вечно тут болтались, эта троица, все спорили, даже ссорились иногда.

Она замолкает на минутку. Я кусаю себе губы.

— В тот вечер они поехали все вместе на этой громадной машине. Моему Жюльену не повезло. А они все остались целехоньки. Приходите в пятницу вечером. Будет Ален, он так обрадуется.

* * *

Галерея выглядит закрытой, я не заметил внутри ни малейшего движения. Правда, отсутствие железной шторы вселяет еще какую-то надежду.

и я решил поменять наблюдательный пост. На лестнице В, между этажами, находится небольшая мастерская — таких много в этом районе города, а мне сейчас совсем ни к чему выставлять себя на всеобщее обозрение. В ожидании, пока кое-кто соизволит мне показаться.

Деларж появился на горизонте около одиннадцати — один, с ключами в руках. Я кубарем скатился по ступенькам, думая лишь об одном — как бы мне взять его с наскока, чтобы он не успел опомниться. Что есть мочи я бегу в пустой двор, он стоит, немного наклонившись вперед, и поворачивает ключ системы сигнализации. Штора уже на треть опущена, я трогаю его за плечо, будто хочу удивить старого друга. Треугольный кончик каттера упирается ему в сонную артерию.

— Откройте, пожалуйста, — прошу я спокойным голосом.

Он вскрикивает от удивления. Узнает меня, пугается, лепечет что-то, все происходит очень быстро, он выпрямляется и поворачивает ключ в обратном направлении.

— Вы можете опустить штору изнутри? — спрашиваю я, все глубже вдавливая лезвие в его шею.

Он не сопротивляется, истерически выкрикивает «да». Его лицо искажено страхом, он весь дрожит, возясь с замком. У меня сердце едва ли бьется чаще, чем обычно, я чувствую, как сильны обе мои руки, лезвие ни на миллиметр не сдвинулось у него под подбородком. Двадцатичетырехчасовое ожидание лишь удесятерило мою ненависть. Вчера я еще не знал эту старушку, живущую на заржавленном алтаре воспоминаний. Я не могу больше терпеть, когда убивают доброту и кротость. Вчера я, может, еще и колебался бы.

Он зажег свет, не дожидаясь моего пожелания на этот счет.

— Не… не делайте мне больно!

Вот он, здесь, на конце моего лезвия, парализованный страхом, я чувствую его, и это облегчает мою задачу. Пока он ноет тут, как младенец, мне легко. Зажав его между своей грудью и лезвием каттера, я веду его прямо в офис. Здесь, под прикрытием железного занавеса, я смогу наконец насладиться полной безнаказанностью.

— На пол, лицом вниз, быстро!

Он повинуется. Приподняв плечом стол, я надеваю на ножку петлю удавки со скользящим узлом. Зубами, со второго раза, мне удается ослабить второй узел, на другом конце шнурка.

— Поднимите голову… Ближе к столу, чтоб вас!..

Я осторожно просовываю его голову в петяю и резко затягиваю. Он не издает ни звука. Длина веревки между ножкой стола и его шеей не больше десяти сантиметров. Я смотрю, как он лежит тут на полу, на коротком поводке, как перепуганная собачонка, в ожидании очередного пинка.

— Как видите, я использую те же орудия, что и ваш убийца, — каттер и веревку, и все это одной рукой.

— Не делайте мне больно…

— Это вам я обязан этим обрубком, а?..

— …Что вам надо?

— Интервью.

Он таращит глаза. Таким взглядом смотрят сумасшедшие — или на сумасшедших.

— Тот, кто отрезал мне руку, кто приходил ко мне домой, чтобы доделать начатое дело, — это ведь ваш человек? Отвечайте. Быстро.

Он издал звук, который мог означать и «да», и «нет».

— Я не понял.

Он сглатывает несколько раз и пытается встать на колени, но веревка не пускает его.

— Я ничего не скажу.

Он втягивает голову в плечи и крепко зажмуривается. Как капризный мальчишка. Невоспитанный сопляк. Упрямец.

— Я… Я ничего вам не скажу..

Я удивленно пожимаю плечами. Я не знаю, что делать дальше. Он медленно твердит свое, он ничего не скажет, не скажет.