Ворону не к лицу кимоно - Тисато Абэ

С тех пор как исчезла Самомо, прошло уже десять дней. Сначала думали, что она ушла из дворца без разрешения, и направили просьбу о поисках гвардейцам Ямаути-сю, но до сих пор никаких известий о ней не было. Некоторые считали, что она, раскаиваясь в своем поступке, сама покинула дворец, но были и злые языки, утверждавшие, что, получив розовое кимоно, она ушла из прислуги и живет в роскоши.

Так или иначе, никто толком не знал, куда подевалась Самомо. Для Асэби это означало еще и то, что исчезла ее посредница в переписке. Рассеянно читая последнее полученное письмо, она почувствовала, что сзади кто-то появился.

– Это госпожа из Весеннего павильона?

Асэби обернулась на тихий голос – это была Сиратама.

– Госпожа Сиратама. Как вы здесь оказались? – спросила Асэби, поспешно поднимаясь с камня и пряча за пазуху письмо.

– Это я у вас хотела спросить. Что вы здесь делаете? Я-то просто искала вас, – равнодушно ответила Сиратама.

– Искали меня? Вы что-то хотели? А еще… вы не сердитесь? – робко спросила Асэби, но Сиратама проигнорировала ее вопрос. Она надменно отвернулась и замолчала, и Асэби не знала, как ей быть.

– В Северном доме много вооруженных людей, – вдруг заговорила Сиратама, так и не взглянув на Асэби. – Конечно, они знают то, что неизвестно гражданским прислужникам. И про самого молодого господина. Кстати, его паж тоже из северных земель.

– А-а, – неопределенно поддакнула Асэби, которая не могла понять, куда идет разговор.

– Я слышала, что молодой господин часто пишет письма.

– Письма?

– Да. С тех пор как мы были представлены ко двору, он писал уже несколько раз. Хотя эти письма приносят в Окагу, мне почему-то не приходило ни одно. Несмотря на то, что по крайней мере извинения за отсутствие молодого господина на празднике были направлены во все четыре павильона.

Разговор становился все более тревожным, и Асэби нахмурилась:

– Хотите сказать, что письма, адресованные всем четырем девушкам, к вам не доходили?

– Да. Кто-то препятствует тому, чтобы я их получала.

Сиратама повернулась к Асэби и пронзила ее суровым взглядом.

– Это ведь твоих рук дело?

Асэби задохнулась и, не веря своим ушам, покачала головой.

– Да что вы такое говорите?! Нет, вовсе нет!

Асэби изо всех сил старалась убедить Сиратаму, но та только фыркнула.

– Как это «нет»? Я все знаю, – бросила она, все так же сверля девушку глазами. – Ты подкупила придворную даму из дома Сокэ – как там ее? Самомо? И все письма от молодого господина забираешь себе. Это ведь ты ей приказала?

– Что?! Это ошибка. Я сама ни разу не получала писем от молодого господина.

Почему ее обвиняют? Это бессмысленно. Асэби пыталась придумать убедительные слова, но ей ничего не приходило в голову. Возможно, это показалось Сиратаме подозрительным. Улыбка вдруг исчезла с ее лица, и взгляд стал еще более острым.

– Не ври! Тогда с кем ты обменивалась письмами?!

– Я…

Асэби оборвала возражения на полуслове. Ведь ее партнер по переписке был не из дворца. Она знала, что ее действия нарушают правила дворца Окагу, но не хотела навлечь неприятности на других.

Пока она раздумывала, не зная, что сказать, Сиратама сбросила шкуру невинной овечки и перестала притворяться девочкой из хорошей семьи.

– Осталась только ты. Откажись от своих планов, уезжай из дворца.

– Как вы можете говорить такое? За что?

– Замолчи! Ты должна была уехать еще тогда, когда я попросила тебя в первый раз. Я больше не стану слушать твои отговорки. Вы с твоей матерью просто ужасны! Сама не может стать супругой молодого господина, а кружит ему голову…

Когда Асэби услышала слово «мать», она почувствовала такую боль, будто ей в сердце вцепился когтями орел.

– Почему? Почему мою маму здесь так не любят?

– Хоть сейчас-то не притворяйся!

– Да нет же! Я и правда ничего не знаю. Расскажите мне! Это о том, что мама тоже когда-то была представлена ко двору? Что значит «кружит голову»? Что здесь случилось в прошлом?

– Перестань немедленно! Ненавижу, когда ты делаешь вид, будто никогда не слышала ничего неприличного, будто веришь, что всегда останешься красавицей! Ну же, отвечай! Где письма от молодого господина? Верни мои письма!

Под грозным взором Сиратамы Асэби невольно приложила руку к груди. Сиратама уловила это острым взглядом, сверкнула глазами и протянула свою руку.

– Значит, они еще у тебя! Отдай! – И она потянула Асэби за кисть.

– Нет! Говорю же, их у меня нет!

В потасовке Асэби пыталась защитить письма.

– Ах, упрямица!

– Хватит! Кто-нибудь!

Асэби плакала, но не убирала руку, а Сиратама, похоже, уже потеряла терпение. Оттолкнув Асэби, она вынула из-за пазухи свой кинжал и без колебаний вытащила его из ножен.

– Что ж, если не соглашаешься, у меня есть другой способ.

Асэби, упав от толчка на пол, сглотнула, глядя на холодный блеск лезвия:

– Не надо. Пожалуйста, не надо.

Голос был так слаб – она сама не верила, что это ее голос. Сиратама, ничуть не обращая на это внимания, с побледневшим лицом нависала над Асэби с кинжалом наизготове.

– Можешь ненавидеть меня сколько хочешь! – крикнула Асэби.

Раздался слабый глухой треск. Прямо перед широко раскрытыми глазами Асэби мелькнул кинжал, разрезая пояс хакама [17]. Пояс, вместе с неразвязанным узлом, беззвучно упал на камни.

Сиратама встала и холодно бросила, глядя на неровно дышащую Асэби, пытающуюся удержать хакама:

– Уходи к себе и сразу уезжай. В следующий раз так легко не отделаешься.

Грубо схватив Асэби за одежду, Сиратама заставила ее подняться и толчком сбросила девушку в воду.

Вода оказалась холодной. Было видно, как плававшие на поверхности листья завертелись в водовороте. От удара и ощущения жуткого холода Асэби начала тонуть. Она изо всех сил барахталась, чувствуя, как в рот ей затекает холодная жидкость.

Вдруг кто-то схватил ее за отчаянно протянутую в поисках помощи руку.

– Асэби! Успокойся!

Ее кто-то сильно потянул, и лицо Асэби показалось над водой. Кашляя, она попыталась встать – надо же, там было совсем мелко. Она подняла взгляд и увидела человека, который, не обращая внимания на промокшую одежду, стоял в воде, прижимая ее к себе. Вода затуманивала глаза, и она ничего не могла разглядеть, но заметила, что платье человека было темно-розового цвета, и ахнула: